13 дверей, за каждой волки

Сестра отогнала детей и стала бегать взад-вперед под самолетом, будто собираясь поймать Серую Кепку, когда тот спрыгнет. Дети захихикали, но постарались успокоиться, когда подошла сестра Берт.

– Боже мой, – произнесла она как можно мягче, – разве можно куда-нибудь водить таких хулиганов?

Музейный охранник в форме притащил лестницу. Когда мальчишку вытаскивали из самолета, он показал большой палец, и все сироты принялись хлопать в ладоши, пока сестра Берт не велела прекратить.

– Думаете, это смешно? А будет ли так же смешно, когда этому мальчику придется летать на самолете по-настоящему?

Фрэнки вспомнила письма, которые им читала Стелла. Парни рассказывали, как вокруг рвутся бомбы, осколки попадают в крылья, шрапнель режет металлическую обшивку самолета как папиросную бумагу. Фрэнки вдруг обрадовалась, что Вито не летает ни на каких самолетах, а ходит по земле, словно это могло его уберечь – словно вообще что-то могло его уберечь.

Вито завалил сестру потоком писем, но ей не приходило в голову, как мало он на самом деле писал о войне. Фрэнки было известно, что он где-то в Италии, но она не знала, что он участвует в операции «Аваланч», основной высадке войск под Салерно. Фрэнки знала, что они сражаются, но не слышала взрывов, не знала, каково это – пытаться заснуть под стоны раненых. Вито рассказывал, что они слушают радио, которое один из солдат нашел в городе, но она не знала, что слушали они Ось Салли [18] , которая начинала передачи словами «Привет, олухи!» – и рассказывала солдатам, что их жены и невесты спят с первыми встречными мужиками: вы же знаете девок, девок, которые каждый раз обводят вас вокруг пальца, но все это неважно, потому что вас все равно всех сотрут с лица земли, когда Германия перейдет в наступление. Фрэнки не знала, что парни открывали каждое письмо, любое письмо так, словно это было послание из другого мира, более доброго, из дивной мечты, о которой они грезили, когда были совсем юными.

18

Настоящее имя Милдред Гилларс (1900–1988) – диктор на радио, распространявшая пропаганду в пользу фашистской Германии в годы Второй мировой войны.

Она не знала, что они больше не были юными.

Следующий экспонат, к которому притащили сирот, был интереснее линзы и отвлек их от самолета, от неопределенности и неотвязного страха войны. Это была железная дорога Санта-Фе – крупнейшая модель железной дороги, какую они когда-либо видели.

– Дэнни расстроится, что не увидел этого, – сказал один из друзей Серой Кепки, глядя на локомотив, тянущий по рельсам вагоны.

Тут же были цементный завод, нефтяное месторождение и даже несколько зданий с электричеством, прямо как настоящие дома.

– Ты когда-нибудь бывала в Большом каньоне? – спросил кто-то рядом с Фрэнки. Сэм.

Она так удивилась, увидев его, что прослушала вопрос.

– Что?

– Большой каньон. Ты там бывала?

Он смеется над ней?

– Э, нет, а что?

– Сюда.

Он схватил ее за руку и повел к миниатюрному Большому каньону, устроенному рядом с рельсами.

– Ну вот, теперь ты тут побывала. А когда-нибудь мы съездим к настоящему. Поездим по всей стране, по всему миру.

Он говорил серьезно, она это видела. Он сжал ее руку, и она сжала его руку в ответ.

Между ними втиснулась Лоретта.

– Ну все, довольно.

– А что? – спросила Фрэнки.

– Сюда идет сестра Джорджина, – ответила Лоретта. – Она вас увидит, и что тогда будет?

Фрэнки могли выпороть. Могли выгнать из приюта. Но разве это худшее, что могло случиться? Чик-Чик покинула приют прошлой осенью и нашла работу на фабрике в Форест-Парке, где помогала делать торпеды и жила в общежитии с десятью другими девушками. По субботним вечерам они ездили на метро в город, в Христианский центр военнослужащих, где всю ночь напролет танцевали с симпатичными офицерами и моряками. «Любая может найти там себе парня, потанцевать, – рассказывала Чик-Чик Фрэнки в свой первый и последний визит. – Говорю тебе, Фран-чес-ка, вот это жизнь. Я собираюсь поступить к ним, Фрэнки. У них есть женские вспомогательные войска».

У Фрэнки не было отца и не было матери. Ей придется устраиваться в жизни самой. С Сэмом ей это удастся. Она будет не одна. И с Тони все будет хорошо. С Тони всегда все хорошо. Тони не станут наказывать за то, что натворила Фрэнки, Тони слишком юна. Может, она даже обрадуется, когда Фрэнки уйдет.

К счастью для Фрэнки, сестра Джорджина их не видела. Не в этот раз. Монахиня по-прежнему смотрела на самолет, висевший высоко над головой и слегка покачивавшийся от веса призрака. В кабине сидела девушка с разбитым лицом и отчаянно пыталась улететь.

Что ты делаешь, что ты натворила?

Героем моего старшего брата Уильяма был Теодор Рузвельт – охотник на медведей, лошадник и стрелок Тедди Рузвельт. Отец говорил, что это из-за Тедди Уильям так отчаянно рвется на войну. Уильям ненавидел лошадей – точнее, это они его ненавидели. Стрелял он ужасно, и любой уважающий себя медведь сожрал бы его, а кости использовал как зубочистки, но Уильям читал книги Рузвельта как Святое Писание: «Грубые наездники», «Покорение Запада», «Беседы о женственности и детстве», «Америка и мировая война». Когда Германия потопила «Лузитанию», Уильям не мог поверить, что Вудро Вильсон не повел всю американскую армию к немецким границам. Он считал, что тот не мужчина, кто не держит в руке пистолета, кто не желает защищать дом и страну до последней капли крови, своей и чужой, и неважно, как далеко придется ехать. Когда Уильяма признали негодным к службе из-за слабого зрения, он воспринял это как приговор не здоровью, а своей мужественности. Как и многие парни. Словно мерилом человека является количество людей, которых он желает убить. А Уильям желал.

Однако не все выказывали такую ретивость.

* * *

– Эй! – Сэм потянул руки Фрэнки, обвившие его шею. – Не так крепко. Задушишь.

– Прости, – проговорила она.

Последнее время, когда она была с ним, ее охватывал холод, внутри все леденело. Приближался его восемнадцатый день рождения, а война еще не закончилась. Но, может, скоро закончится. Может, антигитлеровская коалиция побьет немцев и японцев. Может, завтра или на следующей неделе она услышит, как обычную радиопередачу прерывает сообщение, что Гитлер капитулировал и больше ни один парень не уйдет воевать.

– Ну же, Фрэнки, отпусти.

Сэм встал и провел пальцами по волосам. Лицо его было бледным и осунувшимся, вокруг глаз пролегли морщинки, словно он внезапно постарел.

– Что случилось?

– Не знаю. – Он покачал головой. – Знаю, конечно. Я должен записаться.

Она поняла, о чем речь, но все равно спросила:

– Куда записаться?

– В армию, глупышка.

– Не называй меня глупышкой, – сказала она, хотя умышленно вела себя именно так. – Ты пока еще не должен записываться.

– Запишусь через пару месяцев.

Он подошел к окну. На спине на темной рубашке у него остались отпечатки ее рук. Фрэнки месила тесто для пирога и была вся в муке, которой перепачкала и Сэма. Она решила не говорить ему, пусть остается с отметинами.

– Все должны служить, – сказала она после паузы.

– Ты не должна, – возразил он, оглянувшись через плечо.

Она не поняла, что он хочет этим сказать.

– Мой брат Вито ушел служить. И с ним все хорошо.

– Не со всеми все хорошо, Фрэнки.

– Я знаю. Но с Вито все будет хорошо, и с тобой тоже.

– От одного твоего желания ничего не зависит, – произнес он.

В ней вспыхнул гнев, словно от спички, и растопил холодный комок внутри.

– Зачем ты мне такое говоришь? Зачем хочешь, чтобы я волновалась за брата? Зачем хочешь, чтобы волновалась за тебя?

Он засунул руки в карманы и, глядя в окно, что-то пробормотал. Она не расслышала и переспросила:

– Что?

Он слегка повернул голову, так, что Фрэнки видела половину его лица.