13 дверей, за каждой волки
Шрифт:
«Что ты делаешь? – закричала я. – Иди домой!»
– Почему лиса пришла сюда средь бела дня? – спросила Фрэнки.
– Думаешь, она больна? – предположила Тони.
Я замахала руками, затопала и закричала, но лис продолжал бежать, не обращая внимания на ахи и крики сирот, которые наконец заметили дикое животное и шарахнулись от него.
Монахини стали выкрикивать приказы. Девочки в желтых платьях бросились врассыпную, как цыплята. Лис уворачивался от протянутых рук, словно они были всего лишь ветками деревьев и кустарников, несущественными и безобидными.
«НЕТ! – закричала я. – Убирайся
Он бежал дальше, глупое прекрасное животное, полное решимости уничтожить и погубить себя. Какая бы сила ни свалила фотографии со столика, ни взорвала лампочку в библиотеке, сейчас ее нигде не было. Я не могла ничего поделать, когда сестра Джорджина бежала за лисом, занеся над головой лопату.
Света! Света!
Я сидела на столе в библиотеке, сосредоточив всю свою энергию на лампочке.
«Взорвись, – мысленно твердила я. – Взорвись. ВЗОРВИСЬ».
«У тебя новый друг?» – раздался голос.
Золотая девушка стояла на другом столе в нескольких футах от меня. В отличие от ярко-желтых платьев приютских девочек, ее наряд горел, как солнце на закате, неистово и яростно, но в то же время печально. А может, она сама была печальной.
«Привет», – сказала она.
Я хотела спросить, где она пропадала так долго. Хотела знать, чем она занималась, была ли она одинока, как и я. Хотела еще послушать ее сказки. Но вместо этого только спросила: «Что?»
«Твой друг, – пояснила она, показывая на лиса рядом со мной. – Где ты его нашла?»
Как только лопата опустилась, дух лиса поднялся и побежал ко мне, словно ничего не произошло. Не знаю, обнаружил ли он разницу. Может быть, обнаружил сразу. А если не тогда, то сейчас уже наверняка понял. Здесь единственными запахами были только запахи в воспоминаниях.
«Я его не находила, он сам меня нашел», – сказала я.
«Как его зовут?»
Я вспомнила, как настойчиво искала в роще за домом волчонка. Но Тарзан казался неподходящей кличкой для такого жалкого, глупого и прекрасного создания – в самом деле дикого, а не притворщика.
«А тебя как зовут?» – спросила я.
«Не могу тебе сказать».
«Почему?»
«Это даст тебе силу надо мной», – ответила она.
«Чепуха», – отозвалась я.
«Ну а тебя как зовут?»
«Если ты не скажешь своего имени, я своего тоже не скажу».
«Ну вот видишь».
Я закатила глаза и сосредоточилась на лампочке.
«Опять пытаешься ее взорвать?»
«Тебя не касается, что я пытаюсь сделать», – ответила я.
«Ты пытаешься ее взорвать».
Девушка перескочила на мой стол. Лис поднял нос и по привычке понюхал ее подол.
«Что ты делала в прошлый раз?» – спросила она.
«Ты о чем?»
«Что произошло непосредственно перед тем, как лампочка взорвалась? О чем ты думала?»
«Ты меня злила».
«Значит, просто нужно снова тебя разозлить. Это будет нетрудно. Ты вообще очень сердитая».
«Я уже сказала, – возразила я, – злость не помогает. Я злилась, когда… – Я замолчала и показала на лиса. – Я злилась, когда ему причинили боль. Ему все еще больно».
«Боль?»
«Ты знаешь, о чем я».
«Кто бы ни обещал тебе, что больно никогда не будет,
это была ложь», – сказала она.«Никто мне ничего не обещал».
«Да? – переспросила она. – Жалко».
«Почему? Тебе что-то обещали?»
Она поджала губы и не ответила, а потом спрыгнула со стола и вылетела за дверь. Я погналась за ней. Лис побежал со мной.
На улице было ясно и солнечно, как и в день празднования Тела Христова, только гораздо теплее. Мужчины расстегнули воротники. Женщины надели платья конфетных цветов. При виде оживленных улиц, очередей женщин с талонами в хлебную и мясную лавки не верилось, что некоторые люди по-прежнему настолько бедны и доведены до отчаяния, что продают собственных детей за пару долларов. Что чернокожие толпами записываются в армию, но их посылают на самую грязную и опасную работу и не позволяют стать офицерами. Что Америка отправила назад множество евреев, пытавшихся сбежать от нацистов, пока не закрыли границы. И если бы не плакаты с рекламой облигаций военных займов, было бы трудно предположить, что за океаном бомбы рушат здания, пули разрывают тела, люди с темными душами вскидывают руки в бездумных салютах и отправляют на смерть тысячи.
Девушку в золотистом я увидела в конце квартала.
«Ты куда?» – спросила я.
«Я иногда гуляю», – ответила она.
«Где?»
«Нигде и всюду, нигде и всюду».
«Хорошо, не говори», – произнесла я, отчаянно желая, чтобы она сказала.
«Я привыкла каждый вечер гулять с отцом, – пояснила она. – Мы жили в центре, в Бронзвилле. Двадцать вторая улица. Там стоит дом, где я родилась».
В этот момент я вспомнила одну из наших первых встреч, когда она слегка растянуто произнесла: «Я числю себя».
Словно прочитав мои мысли, она объяснила: «Мои родители приехали из Джорджии».
«Почему они уехали?»
«Там не было работы. И там было ужасно. Нужно сходить с тротуара, чтобы уступить дорогу белому, нельзя голосовать, нельзя свидетельствовать в суде, потому что черному никто не поверит. – Она глянула на меня искоса, словно полоснула ножом. – Мужчину или даже мальчишку могут линчевать только за то, что он посмотрел на девушку вроде тебя».
«Меня никогда не считали достойной внимания», – сказала я.
«Девушка вроде тебя может убить одного из тех мужчин, одного из тех мальчишек, – продолжала она, словно я ее не прерывала. – Тебе достаточно только заплакать».
Я не была плаксой, но не стала ей это говорить и опустила руку на лиса. Представила, что могу ощутить грубый мех под пальцами, покусывание зубов на коже.
«Мой отец был образованным человеком, – продолжала она. – Они с матерью открыли аптеку. У отца были способности к работе с цифрами, а мама разбиралась в медицине, она умела лечить. Она была…»
«Кем?»
«Всем. Она была всем».
«Ты по ней скучаешь», – произнесла я. Это был не вопрос.
«К тому времени, когда я родилась, они владели двумя аптеками. Некоторые считали их богачами. Не такими богатыми, как ты, конечно, но богаче некоторых».
«Можешь звать меня Перл».
Она опять покосилась на меня, но на этот раз задержала взгляд: «Перл? Тебе подходит».
«Меня назвали в честь любимых маминых драгоценностей».
«Значит, сокровище», – заметила она.