1812. Фатальный марш на Москву

Лейтенанта Карла фон Зуккова толпа оттеснила от товарищей из вюртембергской части, и он очутился в свалке. «Меня тащили, пихали и даже поднимали время от времени. Я не преувеличиваю, – писал он. – Несколько раз чувствовал, как меня подхватывали массы людей вокруг, которые сжимали меня точно в тисках. Внизу всюду валялись животные и люди, как живые, так и мертвые… Я постоянно спотыкался о трупы и не падал только потому, что не мог никуда упасть в сдавившей меня и державшей со всех сторон толпе. Мне никогда прежде не доводилось испытывать более кошмарных ощущений, чем, когда живые люди, по которым я ступал, пытались вывернуться из-под моих ног и парализовали мои движения, стараясь встать. По сей день не забуду, каково мне пришлось, когда я поставил ногу на еще живую женщину. Я чувствовал движения ее тела и слышал крик и стон: “О! Сжальтесь же на до мной!” Она уцепилась за мои ноги, когда внезапно, в результате сильного толчка сзади, меня приподняло и вырвало из ее хватки». Пока его мотало потоком вперед и назад около входа на мост, фон Зукков пережил «первый и единственный момент отчаяния на протяжении всего похода». В итоге, он схватился за ворот рослого кирасира, прокладывавшего себе дорогу здоровенной палкой, и тот, вместе с толпой, протащил лейтенанта через мост на другую сторону реки {855} .

855

Suckow, 256–7.

Поскольку влекомые толпой не видели ничего впереди себя, многие оказывались у реки не на входе на один из мостов, а просто на берегу. Коль скоро на них продолжали напирать задние, они падали в воду, барахтались в ней и пытались добраться до переправы и вскарабкаться туда сбоку. Давка на самих мостах творилась не меньшая. Шедшие в середине испытывали напор с обеих сторон, поскольку оказавшиеся по сторонам двигались, повернувшись лицом к краю, и старательно давили спинами от него к центральной оси во избежание оказаться сброшенными в воду.

Те, кому не хватало сил и сноровки постоять за себя, шансов уцелеть почти не имели, и многие, пусть и сумев кое-как продвинуться по спасительному настилу на некоторое расстояние, погибали, так и не добравшись до другого берега. Саксонского унтер-офицера по фамилии Банкенберг с ампутированными после Бородино выше колена обеими ногами вытащили из Колоцкого монастыря и спасли товарищи. Они привязывали его к лошади, и он мужественно переносил все тяготы и превратности отступления до Березины, где друзья потеряли его из виду и больше никогда уже ничего о нем не слышали {856} .

856

Holzhausen, 180.

Во второй половине дня Витгенштейн развернул новое наступление на позиции Виктора, и баденской бригаде, в итоге, пришлось податься назад, но Виктор послал в бой пехотную бригаду из немецкого герцогства Берг [207] , а затем и все наличные остатки кавалерии [208] . Ее представляли гессенский гвардейский шволежерский и баденский гусарский полки – всего не более 350 чел. под началом полковника фон Лароша. Всадники ударили на русских с бешеным напором и опрокинули противника [209] . Контратака русской кавалерии по существу стерла немцев с лица Земли [210] , но Виктору удалось спасти оборону. С наступлением ночи бойцы его держали те же позиции, что и утром.

207

бергская бригада генерала Ф. Э. Дама являлась 1-й бригадой 26-й пехотной дивизии Дэндельса. – Прим. ред.

208

из двух легких кавалерийских бригад 9-го армейского корпуса, объединенных в дивизию под командованием дивизионного генерала барона Ф. Фурнье, у Студенки сражалась только одна 30-я бригада, которую возглавлял полковник баденских гусар Филипп фон Ларош-Штаркенфельс (31-я бригада, приданная пехотной дивизии Партуно, утром 28 ноября сдалась вместе с ней в плен у Старого Борисова). – Прим. ред.

209

они смяли и рассеяли большое каре русского 24-го егерского полка и взяли до 500 пленных. – Прим. ред.

210

после боя под Студенкой в обоих полках 30-й легкой кавалерийской бригады осталось не более 100 всадников. – Прим. ред.

Многие из надеявшихся перейти реку очутились перед перегораживавшими мосты баррикадами из брошенных повозок, трупов лошадей и людей. Когда приблизилась ночь и затихли бои, оставшиеся принялись устраиваться на ночлег в надежде переправиться утром, когда, может статься, сделать это будет полегче.

Виктор получил приказ отступить, но, видя большое число небоеспособных на восточном берегу, решил подождать до рассвета, давая им шанс уйти. Генерал Эбле и 150 его понтонеров очистили мосты от трупов, останков и повозок, накопившихся там во время панического бегства во второй половине дня. Чтобы разгородить подступы, они оттащили многие брошенные повозки на мосты и оттуда сбросили в воду, при этом выпрягли и перевели на западный берег максимально возможное количество лошадей. Когда экипажи и повозки не представлялось возможным откатить на колесах, саперам приходилось оттаскивать или опрокидывать их, сваливая трупы людей и лошадей по сторонам и создавая нечто вроде траншеи между двумя валами из мертвецов и обломков.

В девять часов тем вечером Виктор начал отсылать некоторые из частей своего корпуса, снабженческие фуры и раненых на другой берег, а к часу ночи 29 ноября оставил на восточной стороне только заслон из пикетов и пару рот пехоты. Он и Эбле побуждали оставшуюся там неорганизованную публику теперь же переправляться через реку, предупреждая, что с первыми проблесками рассвета сожгут мосты, но большинство либо слишком измучились, либо впали в апатию. «Мы разучились оценивать меру опасности, и в нас не осталось достаточно энергии, чтобы бояться», – писал полковник Гриуа, который продолжал преспокойно сидеть у костра вместе с боевыми товарищами из 3-го кавалерийского корпуса. Других тоже словно бы поглощали какие-то иные, более важные занятия, а военный хирург Раймон Понтье клялся, будто видел, как два офицера дрались на дуэли и не думали переправляться через реку {857} .

857

Griois, II/156; Pontier, 15. В отношении того, что мосты были свободны для доступа и перехода реки ночью: Planat de la Faye, 105 (Плана де ла Фай был одним из тех, кто пытался уговорить отставших солдат перейти реку); Chambray, II/70; Bourgogne, 210, 214; Seruzier, 255; Rossetti, 175 (Россетти и переправился со своим фургоном в ночь 27-го); Turno, 114; Gourgaud, 459; Chevalier, 233; Soltyk, 452; Marbot, III/199 (Марбо фактически даже вернулся из-за потерянной повозки); Larrey, IV/101 (Ларре отправился назад, чтобы забрать кое-какой хирургический инструмент, который ранее оставил на восточной стороне; только Оврэ (Auvray, 79–80), менее чем надежный очевидец в других случаях, утверждает, будто бы ночью 27 ноября на мостах была ужасная давка.

Около пяти часов утра Эбле приказал починенным подпалить повозки и кареты, по-прежнему во множестве сгрудившиеся на восточном берегу, чтобы пробудить и поднять безоружных, громко возвещая им, что часа через два путь закроется. Мало до кого дошли эти призывы, но в шесть, когда Виктор отозвал пикеты и переправился на другой берег, оставшиеся начали быстро осознавать: пришел последний шанс. Массы людей бросились через мосты, распихивая и расталкивая друг друга, в единственном стремлении поскорее убраться с восточной стороны. Сержант Бургонь, вернувшийся подобрать отставших от полка солдат, видел, как cantini'ere, державшаяся за мужа, который нес на плечах их ребенка, была сброшена в ледяную воду и потянула за собой своих близких, и как перевернулась повозка с раненым офицером, исчезнув вместе с лошадью под льдинами.

Эбле получил приказ Наполеона поджечь мосты в семь часов, как только по ним перейдет последний солдат Виктора, но генералу претила мысль обречь на погибель столь большое количество сограждан, а потому он оттянул момент исполнения команды до 8:30… К тому моменту войска Витгенштейна уже продвигались в направлении мостов, а отряды казаков набрасывались на добычу во множестве повозок и карет, покинутых бежавшим противником на подступах к переправе. Когда Эбле поджег мосты, некоторые из остававшихся на них людей пытались прорваться через пламя, другие бросались в воду в надежде преодолеть оставшийся отрезок пути вплавь, в то время как сотни других вынужденно шли вперед под натиском напиравших сзади, которые не осознавали еще, что мосты перестали служить путем к спасению {858} .

858

Bourgogne, 215. Относительно последующей дневной переправы и сожжения мостов: Fabry, Campagne de 1812, 230–2; Chapelle, 7–13; Vlijmen, 326–7; Hochberg, 141–4; 1812 god v Vospominaniakh sovremennikov, 139–44; Kurz, 177– 85; Corbineau, 43–51; Curely, 311–24; Rapp, 213–14; Castellane, I/196–8. Сегюр и прочие, кто не стали свидетелями худших моментов, потратили немало красок на изображение ужасающих картин, что заставило других, как того же Гурго, занизить и вовсе отбросить как мелодраму большинство написанного по данному предмету.

Утром после того, как французы ушли, Чичагов поскакал посмотреть на место переправы. Ни он, ни его окружение не могли потом забыть мрачного зрелища. «Первое, что мы увидели, была женщина, упавшая и сдавленная льдом, – вспоминал присутствовавший там капитан инженерных войск А. И. Мартос. – Она рука ее была отрублена и висела только на жилах, тогда как в другой она держала малыша, обхватившего ручками шею матери. Женщина была еще жива и выразительные глаза ее сосредоточились на мужчине, упавшем рядом с ней и уже замерзшем. Между ними на льду лежал мертвый ребенок» {859} .

859

Martos, 502.

Поручик Луи де Рошешуар, французский офицер в штабе Чичагова, испытал глубочайшее потрясение. «Нет ничего более тягостного и более удручающего! Мы видели кучи тел мертвых мужчин и женщин и даже детей, солдат самых разных формирований, из любых стран, замерзших, раздавленных беженцами или расстрелянных русской картечью. Брошенных лошадей, экипажи, пушки, зарядные ящики, повозки. Нельзя даже и представить себе более страшного зрелища, чем те два разбитых моста и замерзшая река». Крестьяне и казаки копошились среди обломков и мертвых тел в поисках добычи. «Я видел несчастную женщину, сидевшую на краю моста, свисавшие вниз ноги ее сковал лед. У груди она держала ребенка, замерзшего сутки тому назад. Она просила меня спасти ребенка, не понимая, что он давно мертв! Сама она, казалось, не была в состоянии умереть, несмотря на все страдания. Казак оказал ей милость, разрядив пистолет в голову и прекратив ее душераздирающую агонию». Повсюду попадались уцелевшие люди в последней стадии изнеможения, умолявшие взять их в плен. «“Monsieur, пожалуйста, возьмите меня, я умею готовить, или, я слуга, или, я парикмахер. Во имя любви к Господу, дайте мне кусок хлеба и лоскут ткани, чтобы прикрыться”» {860} .

860

Rochechouart, 195.

Оценки в отношении количества оставшихся на восточном берегу реки разнятся самым радикальным образом от совершенно неубедительных данных Гурго о только двух тысячах неорганизованных солдат и гражданских вместе с вынужденно брошенными тремя пушками до четырех или пяти тысяч человек по Шапелю, плюс к тому три или четыре тысячи лошадей и шесть или семь сотен фур, вплоть до данных Лабома в 20 000 чел. и двести пушек, что, конечно же, слишком много. Чичагов числил девять тысяч убитых и семь тысяч пленных, и эти выкладки уже похожи на правду. В большинстве своем историки в наши дни сходятся в следующем: за трое суток боевых действий на обоих берегах Березины французы недосчитались 25 000 чел. (включая не менее 10 000 отбившихся от своих и безоружных), при этом где-то между третью и половиной из них приходится на боевые потери. Урон русских войск, понесенный в результате сражения, оценивается примерно в 15 000 чел {861} .

861

Gourgaud, 461; Fabry, Campagne de 1812, 234–5; Chapelle, 9; Labaume, 405; Bennigsen, M'emoires, III/165; Buturlin, II/386; Langeron, 75; Shishov, 306.