1812. Фатальный марш на Москву

Однако нужда – великий учитель, и Якоб Вальтер из вюртембергской дивизии в корпусе Нея [75] быстро научился отыскивать соления в бочонках, кадки с кислой капустой, горшки с медом, картошку и колбасу, спрятанные под полом или под поленницами, или же закопанные в огородах брошенных жителями и на вид опустошенных селений. «Тут и там носились кабаны, которых забивали палками, рубили саблями и кололи штыками, – писал он, – и порой еще живыми их раздирали на куски. Несколько раз мне удавалось отсечь себе что-нибудь, но приходилось жевать и глотать мясо сырым, поскольку голод мой не хотел ждать появления шанса приготовить мясо» {280} . Есть сырую свинину, как хорошо известно на печальных примерах, очень опасно, но даже и без того схемы питания с подавляющим преобладанием мяса, но при острой нехватке хлеба, риса и овощей, мощно били по желудкам и вызывали у солдат понос и дизентерию.

75

унтер-офицер 4-го вюртембергского полка линейной пехоты. – Прим. ред.

280

Walter, 41.

Около Корытни кавалерийский авангард Мюрата вступил в лагерь, недавно оставленный русскими. «Укрытия из веток стояли там нетронутыми, костры только что потушили, – замечал капитан Дюмонсо из 2-го (голландского) полка шволежеров-улан гвардии. – За лагерем позади находился ров, куда солдаты ходили справлять естественную нужду, и там я заметил значительные по объемам кучи экскрементов, покрывавших ареал, и пришел к заключению, что неприятельская армия питается в достатке». Как отмечал Генрих фон Роос, хирург 3-го вюртембергского конно-егерского полка Герцога Луиса, вообще самым лучшим способом определить по прибытию на недавно покинутую стоянку, кто побывал там, свои или чужие, было взглянуть на состояние уборных, поясняя, что «испражнения, оставленные людьми и животными с русской стороны, свидетельствовали о хорошем состоянии здоровья, в то время как наши совершенно явственно показывали, что вся армия – как лошади, так и люди – страдали от диареи» {281} .

281

Dumonceau, II/96; Brett-James, 67.

Жажда также терзала солдат и коней с момента переправы через Неман. Дневные температуры достигали 36 °C, и многие из тех, кому довелось повоевать в Египте, клялись, что даже им никогда не приходилось маршировать в такую жару [76] . 9 июля 11-й легкий пехотный полк потерял от тепловых ударов одного офицера и двух солдат. «Воздух над широкими песчаными тропами, пролегавшими через бесконечные темные сосновые леса, был как в печи – столь угнетающе жаркий, что от духоты не спасали и легкие дуновения ветерка», – писал русский кавалерист, отступавший с армией под натиском французов. Случавшиеся иногда ливни вымачивали людей, не принося облегчения и не улучшая состояния местности, по которой они шли, и пар поднимался от обмундирования, в то время как вода уходила в песчаную почву. По причине разбросанности и редкости человеческого жилья нечасто встречались и колодцы, а в прудах же и канавах мучимые жаждой находили лишь неприятную солоноватую воду. Солдаты выкапывали ямки в земле и ждали, пока те наполнятся водой, но вместе с драгоценной влагой там оказывалось столько червей, что приходилось процеживать ее через платки прежде чем пить. Один из офицеров в штабе Бертье обзавелся личной коровой и разнообразными эссенциями, в результате чего мог угостить сослуживцев мороженым, но простые воины на марше довольствовались тем, что удавалось достать. «О сколько раз я бросался и падал на живот на дороге, чтобы попить из оставленных конскими копытами ямок жидкость желтоватой расцветки, от мыслей о которой у меня и сегодня выворачивается желудок», – вспоминал Анри Дюкор, бывший, безусловно, не единственным из тех, кто пил конскую мочу в колеях и ямах на дороге {282} .

76

Все температуры в источниках по этому походу даются по шкале Реомюра. Чтобы облегчить ситуацию для читателя, я перевел их в более привычную систему Цельсия.

282

Laugier, R'ecits, 45; Lagneau, 200; Labaume, 97; Venturini, 220; Brett-James, 52; Radozhitskii, 19; Lejeune, M'emoires, II/182–3; Walter, 41; Ducor, I/305–6; Girod de l’Ain, 253.

Совершенно неудивительно, что многие умирали от обезвоживания или недоедания. Другие страдали от дизентерии. Особенно уязвимыми оказывались, судя по всему, немецкие контингенты. Солдаты в них были не такими находчивыми, как французы и прочие, в деле строительства укрытий, сбора посевов, перетирания зерна в муку, выпечки хлеба и приготовления похлебки из ничего. Солдат из Вюртемберга в особенности сильно донимала дизентерия: численность роты Карла фон Зуккова, например, сократилась со 150 до тридцати восьми человек без всякого участия противника [77] , а самого кронпринца серьезная болезнь вынудила покинуть армию [78] . Баварцам тоже очень доставалось: когда их контингент из 25 000 чел. добрался до Полоцка, в нем насчитывалось всего 12 000. Вестфальцев жара косила толпами. К концу форсированного марша при температуре выше 32 °C от одного полка осталось только 210 чел. при штатной численности 1980 {283} .

77

лейтенант Карл Фридрих Эмиль фон Зукков, как и уже упоминавшийся унтер-офицер Якоб Вальтер, служил в 4-м вюртембергском полку линейной пехоты. – Прим. ред.

78

имеется в виду кронпринц Фридрих Вильгельм Карл, ставший в 1816 г. королем Вюртемберга под именем Вильгельма I; в 1812 г. он имел чин генерал-лейтенанта и в начале Русской кампании командовал вюртембергским воинским контингентом в составе Великой армии. – Прим. ред.

283

Marbot, 159–60; Suckow, 158; Saint-Cyr, 62; как говорит Хаусман (Hausmann, 99), остались 15 000; Giesse, 67–8.

Парни покрепче мучились диареей, но продолжали нести свой солдатский крест, хватаясь за животы и время от времени резко бросаясь на обочину дороги, торопясь успеть вовремя спустить штаны. С Обеном Дютейе де Ламотом, двадцатиоднолетним офицером из бригады генерала Теста [79] , приключилась в связи с этим крайне неприятная история. В какой-то момент он почувствовал столь острую потребность в дефекации, что поскакал с дороги, соскочил с седла, стянул панталоны, не имея секунды привязать коня. Пока он сидел, неспособный ничего предпринять, мимо проходил кирасирский эскадрон, и лошадь де Ламота увязалась за ним, увозя с собой саблю и большую часть пожитков хозяина – увозя навсегда, ибо тот так и не нашел ни коня, ни оружия, ни амуниции {284} .

79

бригадный генерал барон Ф.-А. Тест командовал 2-й бригадой 5-й пехотной дивизии генерала графа Ж.-Д. Компана, причем эту бригаду составлял всего один полк – 57-й линейный, в котором О. Дютейе де Ламот служил тогда суб-лейтенантом (в 6-й фузилерной роте 6-го батальона). – Прим. ред.

284

Dutheillet de la Mothe, 38.

На обочинах всюду попадались не только экскременты, но и останки лошадей и тела людей, умерших во время похода. «На некоторых отрезках дороги мне приходилось задерживать дыхание, чтобы не вывернулись внутренности и легкие, и даже ложиться и пережидать, пока пройдет приступ тошноты», – писал Франц Рёдер, офицер гессенской лейб-гвардии {285} .

Лошадям тоже ужасно доставалось от условий похода. Непривычные к рациону, который только и могли предложить им хозяева, животные мучились от колик и диареи или, напротив, от засорения кишечников. Один артиллерийский офицер рассказывал, как он сам и его солдаты бывали вынуждены запустить по локоть руку в заднепроходное отверстие несчастных лошадей, чтобы вытащить оттуда твердые как камни куски навоза. Без такой помощи кишечники надулись бы до предела и разорвались {286} .

285

Roeder, 95.

286

Holzhausen, 45.

Поскольку всадники постоянно находились в действии, лошади сплошь и рядом натирали себе спины. «Целые колонны состояли из сотен тех несчастных животных, которых приходилось вести в самом плачевном состоянии с гноящимися язвами на холке и спине, залепленными кусками пеньки, – свидетельствовал очевидец. – Они так сильно теряли в весе, что ребра торчали наружу, служа картиной для иллюстрации самых отчаянных лишений». Когда отличные скакуны, выращенные на конезаводах Франции и Германии, умирали, их приходилось заменять тем, что могла предложить страна, то есть в значительной степени неказистыми маленькими крестьянскими лошадками, прозванными в армии «cognats» («конья»), от польского «ko'n», то есть лошадь, или конь {287} .

287

Adam, Aus dem Leben, 156.

Ко всем пунктам в длинном списке дискомфорта на марше надо добавить тучи отвратительных ос, слепней и комаров, каковые служат неотъемлемым атрибутом лета в той части мира, не говоря уж об ужасных тучах пыли, поднимаемой бредущими по дорогам людьми и лошадьми. «Пыль на дорогах была такой густой, что любой конь – серый или гнедой – казался в одну масть, как не чувствовалась разница и в цвете формы или лиц», – писал поручик из 5-го польского конно-егерского полка. Иногда пыль настолько сгущалась, что, чтобы солдаты не заблудились, командиры в пехоте приказывали бить в барабаны в голове каждой роты {288} .

288

Dembi'nski, I/111; Suckow, 157.

Когда же видимость бывала сносной, войска на пути, который вел их словно бы в никуда, наблюдали всюду однообразный пустынный пейзаж. Городки и села попадались редко и находились на значительном расстоянии друг от друга, к тому же большинство их оказывались опустошенными проходившими ранее солдатами. «Что видел я себе на горе за последние две недели, не поддается описанию, – рассказывал художник Альбрехт Адам в письме к жене. – Большинство домов покинуты и лишены крыш. В местах, где мы следуем маршем, крыши обычно из соломы, и она пошла на корм лошадям. Дома разрушены или разграблены, а жители бежали прочь, или же умерли с голоду, поскольку всю провизию у них забрали солдаты. Улицы завалены мертвыми конями, которые издают ужасный смрад в этакую жару, что стоит тут. И чем дальше, тем все больше лошадей умирают. Ужасная война. Кампания 1809 г. кажется в сравнении с этой приятной прогулкой» {289} .

289

Adam, Aus dem Leben, 50.

Местное население просто-таки шокировало французов и их союзников поразительной нищетой и отсталостью. Евреи, – а без них не обходился ни один город и село в тех в прошлом польских землях, – с их врожденными предрассудками к инородцам крутились вокруг войск, чтобы покупать, продавать или обменивать самые разные предметы. «Если бы вы видели местность, по которой мы теперь бредем, моя дорогая Луиза, – писал генерал Компан молодой невесте, – вы бы знали, что в ней нет ничего красивого, даже и звезды на ней не прекрасны, и если бы кто-нибудь вздумал создать гарем из четырех жен для султана здесь, пришлось бы рыскать в поисках по всей стране» {290} .

290

Fantin des Odoards, 307; Compans, 160.

Другое обстоятельство, действовавшее на нервы, а в равной степени и поражающее своей новизной, заключалось в краткости летних ночей в северных землях. «Много раз, когда мы разбивали бивуак на ночь, огромное сияние солнца все еще виднелось в небе так, что между закатом и восходом оставался лишь короткий промежуток, – писал Якоб Вальтер из Штутгарта. – Яркая краснота не сходила до самого рассвета. На ходу, бывало, думалось, будто смеркается, но вместо того наступал ясный день. Ночная пора продолжалась самое большее три часа, и свечение солнца никогда не прекращалось» {291} .

291

Walter, 50.