1812. Фатальный марш на Москву

Однако какими бы ни были мотивы, действиями крестьян, да и русского общества в целом руководили определенные инстинкты, заставлявшие народ собираться под лозунгом защиты империи, и эта тенденция стала лишь более очевидной, когда военная фортуна изменила французам. Несмотря ни на какие проволочки со стороны хозяев, в ополчение удалось набрать 420 000 чел., из которых 280 000 смогли принять участие в боевых действиях. Всего сто миллионов рублей поступили в виде пожертвований со стороны представителей всех сословий – сумма, равная всему военному бюджету в том году {572} . И ни на минуту, ни в каком из регионов за пределами контролируемого неприятелем ареала не переставала действовать имперская администрация. В городах вроде Калуги, находившихся слишком близко к районам ведения войны, планомерно вывозили различные государственные институты, школы, госпитали, архивы и так далее. Причем скоро они вновь начинали работать в более безопасных местах.

572

Bogdanov, 88, 96; Troitskii, 1812, Velikii God, 223–4.

Александр даже и не знал ни о чем таком. Он был нездоров, страдал от болезненной сыпи на ноге и сверх меры сыт клеветавшими друг на друга и лебезившими перед ним придворными, а потому удалился от всех на Каменный остров. Единственным утешением ему служила убежденность в том, что он не более чем инструмент в руках Божьих и действует по высшей воле. Данная миссия перерастала рамки просто обороны и освобождения России, и среди тех немногих, кого он встречал радостно, присутствовала небольшая группа людей, действовавших под его крылом на благо освобождения Германии и даже более того – всего континента. Царь основал «Комитет по делам Германии» под председательством герцога Петера Фридриха Людвига Ольденбургского. Члены этого комитета занимались организацией Российско-германского легиона под командой полковника Арендшильдта и вели пропагандистскую кампанию повсюду в Германии, где главную скрипку в оркестре играли Штейн и его секретарь, поэт Эрнст Мориц Арндт. Переведенные на немецкий манифесты Александра циркулировали всюду по Германии, укрепляя его положение как защитника всех притесняемых наполеоновским владычеством. Затея состояла в подготовке некой пятой колонны, которая поднимется в подходящий момент. Наступление же этого звездного часа зависело от успехов русских солдат. «Судьба армии решит судьбу Германии», – заявлял Штейн перед Бородинским сражением {573} .

573

Grunwald, Baron Stein, 195–213; Palitsyn, 479.

Существует одна такая избитая история о том, как, увидев однажды друга, Александра Николаевича Голицына, необычно просветленным, Александр поинтересовался причинами такого внутреннего умиротворения, а князь ответил, будто все дело в чтении Библии. Спустя несколько дней, жена князя передала царю свой экземпляр с пометками в разных местах. На деле же Александр и сам почитывал Библию, стараясь найти духовную основу для укрепления созревшего чувства собственного высокого предназначения. Погружался царь и в мистику, а подробная памятная записка на тему происхождения оккультной литературы, посланная им сестре Екатерине в то время, однозначно свидетельствует о его близком знакомстве с подобными вещами {574} .

574

Edling, 75; Grech, 285–6; Ley, 52–4, 55–9.

России крайне повезло, что Александр нашел в себе внутренние силы побороть искушение действовать в тот критический момент. «Если судьбой уготовано крушение империи, вам должно погибнуть с нею и сражаться среди ваших вернейших подданных, каковые решили умереть на ваших глазах на поле чести, на коем сами вы должны победить или умереть с ними», – призывал Ростопчин {575} . Идея вновь принять командование армией и устремится с ней вперед, чтобы насмерть сразиться с Наполеоном, всегда отличалась сильной притягательностью для Александра. Поступи царь таким образом, он потерпел бы поражение, а Наполеон вернул бы себе инициативу. В сложившихся же условиях, когда время работало на русских и против французов, сомнамбула Кутузов как раз наилучшим образом подходил на должность главнокомандующего.

575

A. N. Popov, Dvizhenie, сент. 1897, 626.

Выйдя из Москвы, оставленной им на милость французам, Кутузов направился с армией в юго-восточном направлении. Затем развернулся вправо и двинулся обходным маршем вокруг города, вследствие чего, в итоге, занял позицию к югу от него, у Красной Пахры. Маневр этот нужно расценить как рискованный, в особенности с учетом состояния войск.

Моральный дух достиг самой низшей точки. «За что ни возьмись в армии, все в страшном беспорядке, – отмечал Дмитрий Волконский, – после потери Москвы ослабло не только всеобщее послушание, но и мужество». Десятки тысяч отстали или дезертировали в ходе отступления от Бородино и марша через Москву. Иные сколачивали банды мародеров. «Досаднее всего то, что наши солдаты не жалеют никого и ничего, – писал поручик Кавалергардского полка Икскюль. – Они жгут, грабят, тащат все подряд, опустошают все, что им попадается». Отмечались случаи ограбления церквей {576} .

576

1812 god. Voennie dnevniki, 144; A. N. Popov, Dvizhenie, сент. 1897, 623, 626; Uxk"ull, 88; Hartley, Russia in 1812; Ermolov, 27.

Те, кто остались под знаменами, мало походили на сколько-нибудь готовое к войне войско. «Солдат словно бы охватила робость, – выражала мнение дама и кавалерийский офицер Н. А. Дурова. – Время от времени они изрекали слова о том, что лучше было умереть, чем отдать Москву». В процессе обходного марша южнее Москвы солдаты видели пылавшие в городе пожарища. «Матушка Москва горит», – бормотали они друг другу, словно бы не веря в происходившее. «Суеверные, неспособные постичь творящегося на них глазах, они уже решили, что с падением Москвы стали свидетелями падения России, торжества антихриста, за коим настанет Последний суд и конец мира», – описывал их настроения поручик Радожицкий {577} .

577

Radozhitskii, 172.

Беннигсен и другие генералы ожидали от Кутузова удара по французскому авангарду под началом Мюрата, вышедшему из города, но Кутузов вновь приказал отступать. Данный шаг спровоцировал конфронтацию с Беннигсеном, идущую дальше их прежних размолвок и разногласий. Беннигсен считал себя спасителем ситуации под Бородино. Оставление Москвы повергло его в ужас и привело к заключению, что фельдмаршал – ни на что не способный дурак. Тут генерал находил живое сочувствие и поддержку со стороны Уилсона и некоторых других. И вот уже в адрес Кутузова зазвучали обвинения в «трусости».

Русские войска отходили в южном-юго-западном направлении к Тарутину, где Кутузов велел разбить укрепленный лагерь. Беннигсен принялся оспаривать позицию как неподходящую, а тактику – как неприемлемую, но Кутузов поставил его на место. «Ваша позиция под Фридландом была хороша для вас, – окоротил он генерала. – Что ж, а я доволен своей, и именно здесь мы и останемся, ибо тут я командую и я ответственен за все» {578} .

Позицию и верно стоит определить как удачную. Она находилась далеко от Москвы и не очень рисковала подвергнуться внезапному нападению со стороны Наполеона, к тому же могла служить удобным исходным пунктом для нанесения ударов по линиям коммуникаций противника и более того – прикрывала подступы к Калуге и Туле. Там находились центры производства военной продукции русских, и оттуда же лежал путь в плодородные земли юга. Как только все поняли плюсы позиции, нашлось сразу же несколько командиров, готовых приписать себе ее выбор. Но в любом случае определяющим моментом в нем, как отмечал Клаузевиц, служили логические обстоятельства, диктовавшие действия, а не некая вспышка гениальности {579} .

578

Voenskii, Sviashchennoi Pamiati, 140–1.

579

Popov, Dvizhenie, 519, 525; Bennigsen, Zapiski, 507; Clausewitz, 185–6.

Более всего Кутузов нуждался во времени и позднее описывал каждый день, проведенный под Тарутино, как «золотой», ибо сидение там помогало ему восстанавливать численность и силу армии. Снабжение продовольствием и амуницией притекало из Калуги и Тулы. Местные крестьяне приносили яйца, молоко, хлеб и пироги, в то время как купцы на телегах доставляли всевозможные товары, чтобы армия могла купить все нужное. Кутузов заказал для всех войск зимнее обмундирование, в том числе толстые штаны, овчинные тулупы, валенки и рукавицы. Солдаты рыли ямы и строили бани по русскому обычаю, где мылись, парились и снимали усталость.

«Время мы проводили очень приятно, – отмечал прапорщик Николай Дмитриевич Дурново, офицер в штабе Беннигсена. – Целыми днями ели и пили». «Обед у нас был не роскошный, но сытный, а главное – всего довольно, – вспоминал поручик Николай Митаревский. – Варили суп с говядиной, а больше щи с капустой, свеклой и прочей зеленью, имели жаркое из говядины, а часто и из птиц; варили кашу с маслом и жарили картофель». Они сидели там и тут, играли в карты и говорили, а на исходе дня курили трубки, слушали, как поют солдаты вокруг лагерных костров. Каждый вечер проводились молебны перед лицом Богоматери Смоленской, сопровождавшиеся пением псалмов, часто в присутствии Кутузова {580} .

580

1812 god, Voennie Dnevniki, 95; Mitarevskii, 101.

Фельдмаршал расположился в избе на краю деревни Леташовка, в единственной комнате, где он работал и спал на кушетке за занавеской. Беннигсен занимал несколько более крупную избу напротив, а офицеры штаба ютились кто где в ближайших избенках.

Задействовав полевую типографию, предоставленную Александром, Кутузов выпускал в свет целые потоки пропаганды в регулярных сводках, «Известиях из армии», в которых рассказывалось о каждой стычке. Значение их неизменно завышалось, как и количество взятых в плен французских солдат и захваченных пушек. Что еще важнее, в бюллетенях русские солдаты выглядели всем довольными, храбрыми и горевшими желанием драться, обеспеченными сытыми лошадьми. За ранеными с любовью ухаживали жены и матери, а каждый крестьянин представлялся истинным сыном отечества, готовым во всем поддерживать армию в ее борьбе с врагом. Французы изображались голодными, погруженными в тоску и обреченными. Умная психология поднимала настроение и подбадривала солдат, совсем недавно перенесших не только поражение, но и глубочайшее потрясение – взятие противником и сожжение древней священной столицы.