1812. Фатальный марш на Москву
Шрифт:
Согласно правилам, по которым действовал он и большинство европейских стран и государей, император французов выиграл войну. То обстоятельство, что русская армия ускользнула, а не капитулировала, очевидного, видимо, не меняло. Только потому он и не предпринимал попыток напористо преследовать или сгонять вместе и брать в плен заблудившиеся части, отбившихся от своих солдат и ходячих раненых.
Молчаливый отказ русских прислать депутацию для официальной сдачи ему Москвы послужил ударом для него, но факт оставался фактом – император французов овладел древней русской столицей. Пожар, уничтоживший около двух третей города, лишил Наполеона многих материальных ресурсов, но пока данный момент не оказывал существенного влияния на обстановку со снабжением {516} . Да, в психологическом плане случившееся сильно сказалось на нем и на его солдатах, но стратегического значения не имело.
516
Сюррюг (Surrugues, 39) утверждает, будто в руины превратились
Самая насущная проблема заключалась в утрате Наполеоном инициативы. Как рассчитывал император французов, он, в случае продолжения сопротивления переговорам со стороны Александра, сыграет на естественном расколе внутри русского общества с целью создания политического кризиса, каковой заставит царя искать сближения с ним под угрозой риска подвергнуться заменой человеком, готовым пойти на это. Наполеон был мастером пропаганды и обычно – за важным исключением в виде Испании – умел убедить местное население и побудить его признать очевидное: армии его разбиты, правительства или государи превратились в политических банкротов, а посему надо примириться с неизбежным.
Император французов пребывал в уверенности, что найдет немало несогласных среди купцов и либеральных аристократов, не говоря уж о готовых к мятежу слугах, с помощью которых, если понадобится, можно устроить нечто вроде революции. Но, сидя в пустой Москве, в пропагандистском плане Наполеон очутился в своеобразной черной дыре. Не получалось даже найти каких-нибудь шпионов. «Ни за серебро, ни за золото не сыскать было ни единого человека, готового поехать в Санкт-Петербург или проникнуть в армию», – отмечал Коленкур {517} . Выгоревший город более не являлся политическим козырем, как и этаким форумом – обращаться Наполеону оказалось не к кому, как отсутствовали и лица, способные послужить для передачи его посланий. Он совершенно не представлял, что делать дальше.
517
Caulaincourt, II/41.
Император французов никогда не предполагал задерживаться в Москве, и пожар только сильнее убеждал его в правильности таких намерений. Вернувшись в Кремль из Петровского дворца, он начал обдумывать планы отступления. Но не находил никакой логически обоснованной остановки вплоть до самой Вильны, а это означало потерю лица, как и утрату инициативы. Посему он предполагал оставить основные силы армии в Москве и выступить в направлении Санкт-Петербурга с корпусом принца Евгения и некоторыми другими частями. Наполеон мог бы нанести поражение Винцингероде и, возможно, Витгенштейну, чем напугать главную столицу и вынудить Александра договариваться, а если понадобится – развернуться в направлении Витебска, в то время как оставленные в Москве войска двинутся назад к Смоленску.
Принц Евгений, судя по всему, загорелся подобным планом, но прочие в окружении Наполеона выступали с бесконечными возражениями. Согласно барону Фэну, «они впервые сумели заставить его засомневаться в превосходстве собственного суждения». Некоторые предлагали отступить и встать на зимние квартиры в Смоленске, другие считали разумным марш на индустриальные города Тулу и Калугу с последующим вторжением в богатые земли юга. Но тогда бы Наполеон оторвался от путей подвоза снабжения и линий коммуникаций, поскольку как первое, так и второе привязывалось к Минску и Вильне. Кроме того, на Украине он оказался бы в большой зависимости от Австрии {518} .
518
Fain, Manuscrit, II/94–7; Rapp, 184.
В отсутствии очевидного военного решения император французов вновь обратился к идее переговоров, рассчитывая убедить Александра в собственной готовности проявить щедрость и тем наконец подвигнуть царя к осознанию привлекательности договора как наилучшего для них обоих выхода из затруднительного положения {519} . Вся сложность состояла в том, как открыть канал для общения.
Единственным русским дворянином сколько-нибудь высокого положения, оставшимся в Москве в момент вступления туда французов, являлся генерал Иван Акинфиевич Тутолмин, взявший на себя после выхода в отставку обязанность главы большого воспитательного дома. Он остался на занимаемом посту, а когда пришли французы, попросил и получил от них в постоянную стражу жандармов для охраны своего института. В день возвращения в Москву Наполеон послал за генералом и дал тому денег на нужды сиротского приюта. Император французов также попросил Тутолмина написать своей патронессе, вдовствующей императрице, относительно открытия переговоров {520} .
519
Caulaincourt, II/25–9.
520
S. Glinka, Podvigi, 69–71; Fain, Manuscrit, H/99–103.
Другим потенциальным медиатором представлялся Иван Алексеевич Яковлев, влиятельный человек, не успевший вовремя выехать из Москвы. 20 сентября император французов вызвал Яковлева в Кремль,
где несчастный русский оказался вынужден выслушать обычную риторику самооправдания, отчасти напыщенную, отчасти просительную, то льстивую, то нагловатую. Никакого смысла начинать войну никогда не существовало, заявлял Наполеон, а если и был, то полем боя полагалось служить Литве, но не сердцу России. Отступление вглубь страны и нежелание идти на переговоры диктовалось не патриотизмом, а варварством. Сам Петр Великий назвал бы русских варварами за спаленную Москву. «У меня нет причин находиться в России, – жаловался император французов. – Мне от нее ничего не надо, главное – уважение договоренностей Тильзита. Я не хочу тут быть, поскольку единственные ссоры у меня с Англией. Ах, когда бы только я мог взять Лондон! Уж я бы не ушел оттуда. Да, мне хочется домой. Если император Александр желает мира, пусть только скажет мне о том» {521} .521
Stchoupak, 46; Fain, Manuscrit, II/104.
Наполеон предоставил Яковлеву и его семье право свободного выезда из Москвы на условии передачи его письма Александру. В послании, датированном 20 сентября, император французов уведомлял царя, что Москву сожгли по приказу Ростопчина, и, осуждая этот поджог как варварское деяние, выражал искреннее сожаление по данному поводу. Он напоминал Александру, что в Вене, Берлине, Мадриде и во всех прочих больших городах, которые он занимал, на месте оставалась гражданская администрация, что гарантировало жителям сохранение жизни и неприкосновенность имущества. Он также выражал уверенность, что Ростопчин предпринимал вышеназванные действия помимо желания Александра и не по его велению. «Я начал войну против Вашего Величества без злых намерений», – заверял он царя, добавляя, что для прекращения враждебных действий достаточно одной записки от последнего {522} .
522
Napoleon, Correspondance, XXIV/221–2.
Наполеон отправил в Санкт-Петербург с теми же мирными предложениями и государственного служащего невысокого звания, комиссара Рухина, но беднягу арестовали на первом же русском аванпосту и подвергли пыткам как подозреваемого в шпионаже в пользу французов. Прошло не менее двух недель, прежде чем он смог передать письмо Наполеона {523} .
3 октября Наполеон обратился к Коленкуру с просьбой поехать в Санкт-Петербург и лично открыть переговоры, но Коленкур попросил избавить его от подобной миссии, сказав, что Александр его все равно не примет. Наполеон решил послать Лористона, прибывшего в ставку императора французов, когда та еще находилась перед Гжатском. «Я хочу мира, мне нужен мир, я должен получить мир! – напутствовал Наполеон его двумя днями позднее перед отъездом. – Спасите мою честь!» {524}
523
K Istorii Otechestvennoi Voiny, 59–61.
524
S'egur, V/75.
«Как и все прочие, император осознавал, что постоянные послания, показывая сложность его положения, будут только убеждать неприятеля в своем враждебном расположении, – вполне обоснованно писал Коленкур. – И все же отправлял ему новые! В случае человека, бывшего таким политичным, таким мастером считать и рассчитывать, это свидетельствует о чрезвычайной слепой вере в собственную звезду и, можно сказать почти так, в слепоту и слабость своих противников! Как же при таком орлином взоре и здравом суждении мог он до такой степени обманывать себя?» {525}
525
Caulaincourt, II/49.
Не сделал Наполеон правильных выводов и из пожара. Он отнес приказ Ростопчина спалить город на сумасбродные действия ненормального азиата, но даже и мысли не допускал, что данная акция до известной степени выражала народное чувство. В чем-то он был прав, но никак не хотел постичь одного – того, что вина за уничтожение Москвы падет на него, а символ сожженного города послужит единению царя и народа и превратит войну с французами в борьбу не на жизнь, а на смерть.
Реакцией Наполеона на пожар стало стремление продемонстрировать силу собственной позиции. Если огонь разожгли с целью лишить его необходимого снабжения, поставленной цели поджигатели не достигли. Император подтверждал это созданием у всех вокруг ощущения, будто пожар не пожар, а он все равно готов сидеть в Москве и провести там зиму, если будет надо. Он отдал приказ о переброске свежих войск на усиление имевшимся и поговаривал о наборе отрядов «польских казаков», которые бы стали прочесывать сельскую местность и обеспечивать безопасность линий коммуникаций. Император даже заводил речь о доставке в Москву актеров из труппы Com'edie Francaise, чтобы те развлекали армию в зимние месяцы. Наполеон воображал, будто такие действия поставят Александра под нарастающее давление своих же людей и вынудят пойти на переговоры. Он до известной степени блефовал {526} .
526
Ibid., 22, 24, 57–8, 64–7.