1910-я параллель: Охотники на попаданцев

В стекло бился одинокий мотылёк, тщетно стремящийся вырваться из жилого помещения на свободу. Он был самым обычным насекомым, и просочиться сквозь прозрачную преграду или же разбить её, было для трепещущегося создания совершенно невозможным.

За стеной, в моём бывшем кабинете, громогласно храпел барон. Если бы по храпу меряли здоровье человека, то его превосходительство был бы, мало того, что совершенно здоров, так ещё и бессмертен.

Снова постучали. Я поглядел на лежащую рядом Ольгу, а та во сне скривилась и потянула на себя сползшее одеяло. Мне же пришлось осторожно слезть со слегка скрипнувшей кровати, накинуть халат и обогнуть ширму, которую специально поставили между дверью и нашим ложем.

Когда я открыл дверь, то на пороге стоял один из дружинников Огнемилы, переодетый в серую шинель, перевязанную вместо солдатского ремня цветным шитым поясом, словно человек не хотел расставаться с ним, как с оберегом, ни при каких условиях. Он шмыгнул носом и провёл рукой по разбитой губе, отчего на ладони осталась кровь.

— Боярин, тамо вас зело просит быти Могута, — произнёс он, слегка шепелявя.

— Что случилось? — переспросил я, глядя на мужика сверху вниз.

— Беглые, — снова шмыгнув носом, ответил тот.

— Какие ещё беглые? — нахмурился я, совершено не понимая в чём дело. Пленников, тем более способных надавать по лицу подготовленному воину, мы не держали.

Прямо в халате я спустился вслед за гонцом, оставив спящую Ольгу во власти доносящегося через стену храпа. Всё одно супруга не слышала его.

В гостевом зале по паркету ползал кашляющий ратник, а над ним со зверским лицом склонился, уперев прямые руки в колени, Могута. При виде меня он выпрямился и показал в сторону двери.

— Сей дурень позволяша белой полонице уходити! — прорычал гридень Огнемилы, а потом пнул провинившегося под рёбра.

— Она не пленница, — ответил я насупившись. При этом внутри уже был готов ко всякому. О девушке совершенно ничего не было известно, ниоткуда она, ни чего хочет, ни даже имени.

— Глаголи, падаль! — закричал Могута на дружинника, когда тот прокашлялся и сплюнул слюну на паркет. Евгений Тимофеевич внутри меня скривился при виде избитого человека, которого пинали без суда и следствия, а Марк Люций скривился оттого, что паркет был дорогим, и знал на себе кровь, вино и грязь чужих миров, а вот плевок для него был непозволительным оскорблением.

— Боярин, твой гридень Саша, и Третьяк, сын Могуты, и ведуница Настя суть уходили ужо потемну. Оружными суть уходили. А во след за ними есь уходила бела дева. Нагая есь уходила. Нагая, аки новорождённая. Я позволяши им уходити, ибо думаши, так здесь обычно. Я не есь знал, что сие нельзя.

— Давно ушли? — спросил я, в то время как Марк Люций отодвигал в сторону рассудительного Евгения и быстро закипал от ярости.

— Так, деревянная кукуха тогда голосила, — быстро ответил воин, и поглядел на часы. Механическая птица куковала ровно в двенадцать, а сейчас десять минут первого. Значит, уже могли пересечь половину городского района.

Я скрипнул зубами и, действуя по наитию, ринулся в оружейную комнату, а потом ударил кулаком по обитой железом двери, сообразив, что ключи у меня не с собой. Новым дневальным, навязанным мне приказом его превосходительства, я хоть и старался довериться, но ключи от такого важного объекта не решился оставить. Пришлось бегом подняться в комнату.

Ольга до сих пор не проснулась, и я осторожно взял связку из стола, а на выходе вовремя спохватился и не хлопнул дверью. Когда спустился, в гостевом зале уже собрались воины. Выглядели они непривычно, в шинелях и с луками, мечами и топорами. На поясах меховые мошны с боевыми склянками, причём, чем выше статус ратника, тем больше мешочков у него имелось, и тем качественнее те были изготовлены. Тот же Могута в противовес многим прицепил аж десяток таких подсумков для колдовских гранат.

Я быстро открыл оружейку и, переодевшись в поддоспешник и бросив халат на стол для чистки оружия, нырнул в чёрную кирасу. Благо, что уговорил Ольгу вернуть причитающуюся мне броню в обмен на обещание раскрасить её розовую юнкерскую в благородный багряный цвет и нанести узоры позолотой. Кирасу подогнал днём во время занятий с нашими диковатыми новобранцами.

Металл захлопнулся на мне, клацнув застёжками. Завыли силовые катушки, словно приветствуя меня и соскучившись по хозяину. Что я могу в ней делать? Не только держать фужер. Рука потянулась к полке и взяла оттуда медный пятак, а потом пальцы начали гонять монету между костяшек механических пальцев. Я могу тасовать колоду карт, могу бриться опасной бритвой, могу заряжать патроны в револьвер. В прошлом, когда я был командиром столичной группы перехвата особо опасных попаданцев, доводилось проводить много времени в полном снаряжении.

Пальцы перехватили пятак и щелчком подбросили к потолку, а когда монета стала падать обратно, стальной кулак ударил по ней, отправив в полёт к дальней стене. Я многое умел, а сейчас к знаниям и сноровке Тернского добавилась ярость и реакция патриция Нового Рима. Ядрёная смесь.

Монета ещё звенела на полу, а я уже подхватил обрез скорострельной винтовки, сунув её в притороченный к бедру чехол, и взял со стеллажа картечницу, закинув ранец с патронами на правое плечо и сунув в разъём оконечник жилы, питающей раскруточную катушку картечницы. После пол-оборота, сделанного серебряным штырём в гнезде, тот надёжно зафиксировался, и вырвать получится, только приложив изрядную долю усилия. На оружии, рядом с небольшой, выгравированной на воронёном железе молнией, начал тлеть крохотный оранжевый огонёк.

При моём появлении воины Огнемилы немного нахмурились. Если винтовку я им показывал, и даже давал подержать в руках, то картечницу нет, и оружие с таким количеством стволов, их удивило.

Всего дружинников было восемь. Я лишь мельком окинул их взглядом и вышел на улицу, остановившись только у караулки, где спросил, куда пошли эти дурные потеряшки.

Под тяжёлыми подкованными ботинками хрустели камни, катушки тихо жужжали в такт моим движениям, легонько подрагивали лента картечницы. Фонарь, прицепленный к шлему, бросал слабый жёлтый свет мне под ноги, и казалось, что если пойти быстрее, то можно будет прищемить этот клочок электрического сияния, но беда в том, что он всегда был проворнее и успевал ускользнуть из-под подошвы. Следом, тихо переговариваясь, шла восьмёрка воинов. Несмотря на личную подготовку, строем они ходить совершенно не умели.

Я не знал, куда направляться, но оставаться в усадьбе тоже не мог. А по мере того как шёл по ночным улицам, желание оторвать голову Никитину становилось всё больше и больше. Он даже не удосужился сказать кому-либо о своём намерении. Найду дурня, точно рожу набью.

— Евгене Тимофеиче, — произнёс Могута, когда я остановился на очередном перекрёстке, выискивая глазами хоть какие-то признаки наших приключенцев. К тому же я не до конца уверен, что ушедшая в чём мать родила попаданка сейчас с Никитиным, а не у своих сородичей. Оставалось надеяться, что они всё же вместе.

— Евгене Тимофеиче, — повторил дружинник, обращаясь в потихоньку вымирающем звательном падеже, но Марк Люций настолько сильно завладел моей сутью, отодвинув хмурого Тернского на задний план, что даже не сразу пришло осознание, что зовут именно меня. Нет, конечно, никто никого не отодвигал и не толкал, но желания и стремления патриция Нового Рима всё чаще преобладали в моменты ярости, азарта, опасности, отступая в мирной жизни, и отдавая в рутине инициативу коллежскому асессору. Они потихоньку распределяли сферы влияния, и это было хорошо, так как постоянно слышать того психопата, которым был Люций — то ещё удовольствие.