1914–2014. Европа выходит из истории?

Упоминает ли он хоть раз об ответственности Германии за то, что после 2003 г. восторжествовала нескоординированная политика гиперконкуренции, которая способствовала разбалансированию еврозоны? Конечно, нет! Вы у него не найдете ни слова о достижениях и сильных сторонах Франции: авиационно-космической индустрии, оборонной промышленности, ядерных технологиях, продовольственном секторе, кино, франкофонии, транспорте, городских службах, семейной политике и высокой рождаемости, высоком уровне социальной защиты и т. д.

Ж.-К. Трише, председатель правления ЕЦБ с 2003 по 2011 г., может читать книгу Лепармантье без особого беспокойства. Вместо того чтобы забить в набат, автор изображает все так, будто, находясь на своем посту в ключевые для истории единой валюты годы, Трише лишь упустил из виду частные долги. И это в то время, когда Испания погрузилась в спекуляции с недвижимостью, а ирландские банки набрали кредитов. Но сегодня языки начинают развязываться: инспектор финансов, который был докладчиком в Комиссии Пеберо, пишет: «В 2000-х гг. ЕЦБ ежегодно отпускал денежную массу на 10 %. Многие государства воспользовались этим притоком ликвидности и низкими процентными ставками, чтобы выстроить свои замки на песке (ирландские, испанские и кипрские банки и сектора недвижимости; государственные долги Греции и Португалии…)» [153] . Предает всегда кто-то из своих. Трише не зазвонил во все колокола, предупреждая о том, что разрыв в конкурентоспособности, лишь усиливающийся из-за несогласованной политики заработных плат, может быть смертельно опасным. Он сознательно закрыл глаза на врожденный порок евро и его структурную уязвимость, и у этого есть объяснение: как глава Казначейства Франции он был одним из его создателей! Более того, он позаботился о том, чтобы в общественном мнении сохранился лишь один его образ: героического борца с гидрой инфляции (не более 2 % в год!), которую мог удержать только уровень безработицы не ниже 9 % от активного населения в соответствии с идеей NAIRU (non-accelerating inflation rate of unemployment). Я не помню, чтобы эта концепция обсуждалась в рамках какой-либо демократически избранной институции…

153

Sarlat G. Douze ans apr`es, le vrai bilan de l’euro est globalement positif // Les 'Echos, 6 ao^ut 2013.

Как адепт теории самоисполняющихся пророчеств (а то и вовсе метода Куэ), Жан-Клод Трише без устали нахваливал успехи евро. Так продолжалось до того памятного прощального вечера 31 октября 2011 г., когда финансовая и политическая элита Европы собралась, чтобы отблагодарить его за добрую службу, а ей объявили ужасную новость: премьер-министр Греции Георгиос Папандреу решил выставить на общенациональный референдум план бюджетной экономии, который за несколько дней до того ему навязал Европейский совет.

В конце концов Лепармантье скрепя сердце вынужден признать, что Франсуа Миттеран в самом начале истории евро ошибся в оценке ситуации, полагая, что с помощью единой валюты сможет «стянуть» у Германии ее марку так, будто любая валюта не предназначена для конкретной страны и может успешно служить и ее соседям. Немецкую марку ничуть не проще перетащить на этот берег Рейна, чем самих немцев!

Продолжая свое безжалостное обвинение, Лепармантье выставляет счет Эдуару Балладюру за то, что тот отказался замкнуть Францию в узком клубе из пяти стран (Германия, Франция, Бенилюкс), исключив из него Италию и средиземноморские государства. Но такой исход нанес бы нашей промышленности еще более жестокий удар, чем нынешний евро, который и без того переоценен.

Что касается Лионеля Жоспена, то ему достался упрек в нерешительности – это при том, что в июне 1997 г. он утвердил «стабилизационный пакт», о котором за год до того Жак Ширак договорился в Дублине, и вместе с ним поддержал проект Европейской конституции. В силу политического «сожительства» (cohabitation) разработка этого проекта, который затем был уверенно отклонен на референдуме 29 мая 2005 г., была возложена на Жискар д’Эстена.

Наконец, Жак Ширак был обвинен в том, что в 2003 г. при поддержке Герхарда Шрёдера добился незначительного смягчения стабилизационного пакта. Никто не обвиняет в таком прагматизме канцлера Шрёдера, который прибег к политике, которая всем хорошо известна (программа Agenda 2010, план Hartz IV). Жак Ширак пустил все на самотек.

Но найдется ли хоть одно правительство Франции, которое Лепармантье, без сомнения, один из самых ярких журналистов газеты Le Monde, удостоил бы доброго слова?

* * *

Смертельно устав от своих элит, французы утратили твердую почву под ногами – такого в их истории после 1940 г. еще не случалось. Есть ли другой народ, которого бы его лидеры чаще сбивали с пути, – со времен Маастрихтского договора 1992 г. они обещают ему одновременно мир, полную занятость, процветание и возможность с помощью евро войти в одну лигу с долларом. Спустя двадцать лет он остался без руля и без ветрил, отданный на волю галопирующей деиндустриализации, безработицы (3,2 миллиона «полных» безработных и целых 5 миллионов, если учитывать тех, кто занят неполный день), а после 2009 г. вдобавок стал жертвой экономического спада, какого не видели с 1930-х гг. Как тут совсем не пасть духом?

Когда европейская мечта, которой его убаюкивали вот уже сколько десятилетий, оказывается миражом, нетрудно понять, почему французский народ, брошенный своими политиками, пребывает в такой растерянности.

Растерянная Франция

Конечно, эта растерянность связана с ощущением исторического поражения, которое восходит еще к Ватерлоо (1815 г.), когда Франция утратила свою европейскую гегемонию, Седанской катастрофе (1870 г.) и краху страны в 1940 г.; ее также подпитывает вновь проснувшийся у французов комплекс неполноценности по отношению к Германии, который порой напоминает тревожное восхищение слабого перед сильным. Торжествуют покаянные настроения. Этот национальный мазохизм вычеркивает из памяти сделанные страной рывки (Третья Республика, колониальная империя после 1871 г., победа 1918 г., Сопротивление), которые он либо топит в угрызениях совести, либо удостаивает лишь сарказмом. Он умаляет моменты возрождения (деяния генерала де Голля, программа Национального совета Сопротивления, Славное тридцатилетие), игнорирует успехи страны и, что важнее всего, не желает знать о величии, без которого Франция существовать не может.

Важны не размеры страны, а воплощенный в ней дух: ее гуманизм и способность с помощью широты мысли, храбрости и упорства достойно ответить на вызовы, которые перед ней ставит мир. По убеждению Жана Монне, суверенитет Франции был важнейшим препятствием для реализации его европеистского проекта. Семьдесят лет спустя она превратилась в его главную жертву. Древняя страна франков позабыла о том, что значит быть свободной. Однако идея свободы заложена в самом ее имени. Именно суверенитет открывает нам доступ к универсальному.

Не пришло ли время взять его обратно, дабы выбраться из западни, в которой мы оказались, и вернуть Европу на путь демократии, который позволит ей ответить на вызовы, стоящие перед планетой?

Глава IX Германия и искушение широких просторов

С тех пор как Германия объединилась, прошло более двадцати лет. Еще до распада СССР ФРГ была экономическим тяжеловесом. Развал Советского Союза открыл объединенной Германии колоссальные перспективы на Востоке. Вопреки тому, что часто говорили, Германская Демократическая Республика явилась на свадьбу не с пустыми руками: ГДР была самой развитой из стран СЭВ, и русский язык там преподавали в качестве обязательного. У нее были тесные связи с Россией и со всеми странами народной демократии. После падения Берлинской стены Германия смогла восстановить свой hinterland в Центральной Европе и развернуться на восток. Перед Европой вновь замаячил призрак старой геополитической проблемы: слишком сильная Германия посреди Европейского континента, не признающего ее господства. Чтобы минимизировать эту опасность, Франсуа Миттеран решил привязать Германию к Европе с помощью двух стратегий: создав Европейскую конфедерацию, в которую вошла бы и Россия, и введя единую валюту. Он хотел проложить путь для «Европейской Германии» (если воспользоваться выражением Томаса Манна), а вовсе не для «Немецкой Европы» (если процитировать несколько провокативный заголовок недавней книги Ульриха Бека) [154] . Первая идея была отброшена из-за враждебной реакции стран Центральной и Восточной Европы. Реализован был лишь проект единой валюты, которая в соответствии с Маастрихтским договором (декабрь 1991 г.) была введена в 1999 г.

154

Beck U. Non `a l’Europe allemande / Pr'eface de Daniel Cohn-Bendit. P.: 'Editions Autrement, 2013.

Успешное объединение

Немцам удалось сделать объединение экономически выгодным, однако это потребовало от них немалых усилий: каждый год в восточные земли вкладывали более 160 миллиардов марок. Сильно подняв процентную ставку, чтобы минимизировать риск инфляции, Бундесбанк спровоцировал рецессию во всей Европе и привел к резкому росту государственного долга Германии и Франции – единственной страны, которая не девальвировала свою валюту по отношению к марке. В 1990-е гг. мы были вынуждены мириться с аномально высокой ставкой, чтобы идти в ногу с Германией и сохранить «сильный франк», привязанный к марке в перспективе введения единой валюты: Франция не хотела дать Германии ни малейшего предлога уклониться от обязательств, которые та взяла на себя в Маастрихте.

Следует воздать должное духу солидарности, который под руководством канцлера Коля богатые земли Западной Германии продемонстрировали по отношению к землям Востока. Последние сперва с энтузиазмом восприняли идею обмена валюты 1 к 1 (раньше восточная марка была дешевле), но затем из-за этого оказались на положении иждивенцев, а предприятия, которые предстояло приватизировать (этим занималось специальное ведомство Treuhandanstalt), ждала жесточайшая реорганизация. Подобное «объединение-поглощение» оставило свой отпечаток в сознании восточных немцев (Ossis) и объясняет, почему в землях Востока такой популярностью пользуется die Linke – левая партия, ставшая наследницей СЕПГ и принявшая в свои ряды Оскара Лафонтена и диссидентов из СДПГ, которые за ним последовали. В Восточной Германии не удалось полностью воспроизвести «западную нормализацию» в той форме, в какой она произошла в ФРГ после 1945 г., когда нормы, заданные победителями, были покорно интериоризированы немцами. В нынешней Германии сосуществуют два исторических опыта и, надо признать, все еще сохраняется глубокий социальный и демографический разрыв: уровень безработицы в восточных землях заметно выше, и они гораздо сильнее страдают от депопуляции.