1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2

Я не знал, что ответить генсеку на подобные откровения и потому продолжал молчать. А он неторопливо развивал свою мысль:

— Поэтому нами принято решение не отменять решения вашей Коллегии, а немного дополнить их. Есть предложение утвердить должность Особого Комиссара партийного контроля при руководстве Объединенного государственного политического управления. И в задачу этого человека будет входить надзор за решениями, принимаемыми этой вашей новой «тройкой», с точки зрения политики партии. А кандидата на эту должность представит наш Москвин. Не такой, как у вас, поддельный, который Трилиссер, а самый настоящий, Иван Михайлович Москвин, заведующий Организационно-распределительным отделом ЦК.

Сталин взглянул на большие напольные часы с маятником, стоящие в другой части его обширного кабинета напротив длинного стола для совещаний, и добавил:

— Уже скоро они подойдут. А пока я хочу услышать от вас, что там с троцкистами в Горках?

Я начал докладывать и уже рассказал почти все, когда сначала раздался телефонный звонок, на который Иосиф Виссарионович ответил коротко: «Пусть войдут». А потом дверь в кабинет открылась, и внутрь вошли двое. Первый из посетителей оказался мужчиной лет сорока на вид, среднего роста и средней комплекции, почти полностью облысевшим, но с усами, выращиваемыми, судя по всему, в подражание Сталину.

Такая уж была в 1928 году кремлевская мода носить усы. Впрочем, и сам Менжинский, то есть я, усы тоже прилежно растил и причесывал их по утрам перед зеркалом, подстригая ножницами лишние волоски, чтобы поддерживать размер и приличную форму этой статусной лицевой растительности. Так что во внешности человека, вошедшего в кабинет генсека первым и вежливо поздоровавшегося, не было ничего необычного.

Второй же мужчина, вошедший следом за первым и помоложе него лет на пять, сразу обращал на себя внимание маленьким росточком метра в полтора с небольшим. И я, разумеется, невольно разглядывал именно его, отметив, что одет этот миниатюрный человечек во все кожаное. Не только его пиджак, штаны-галифе, сапоги, но и жилетка были сшиты из хорошо выделанной черной кожи, а на голове сидела фуражка без кокарды, но тоже кожаная. Широкие штаны и куртка, намеренно расширенная в плечах, скрывали тщедушное телосложение этого почти карлика. В лице его под прядью черных курчавых волос, выбившихся из-под головного убора, было нечто неприятное, словно какая-то звериная хитреца, которую он хотел бы скрыть от окружающих, прорывалась наружу сквозь близко посаженные к переносице на фоне желтоватой кожи карие глазенки. И никаких усов он не носил.

— Вот, товарищ Менжинский, познакомьтесь. Это товарищ Москвин из нашего ЦК. Он руководит всеми партийными кадрами, заведует Орграспредотделом, — представил мне Сталин первого из вошедших в его кабинет.

А уже тот представил генсеку второго:

— Вот, товарищ Сталин, перед вами тот самый ценный работник, о котором мы говорили. Я не знаю более идеального сотрудника. Он замечательный исполнитель. Однажды поручив что-то этому человеку, можно быть совершенно уверенным в том, что он никогда не подведет, все сделает и доведет дело до конца без всяких дополнительных напоминаний со стороны руководства. И выполняет он порученное настолько тщательно, что даже не может остановиться, углубляясь в работу до тех пор, пока не поступит прямое распоряжение прекратить работать над заданием. Сам же он не останавливается никогда, всегда добираясь в любом порученном деле до самой сути. И потому я считаю, что на новую должность Особого Комиссара партийного контроля при руководстве ОГПУ он подойдет идеально. Зовут этого ответственного сотрудника Николай Иванович Ежов. И я готов за него поручиться.

Я подумал в этот момент: «Ну что ж, на ловца и зверь бежит. Вот еще один кандидат в очередь на ликвидацию, еще один будущий кровавый палач, не уступавший в смертельном ремесле массовых репрессий Генриху Ягоде. И, может быть, есть в этом какой-то знак судьбы? Во всяком случае, теперь мне не надо за ним бегать, раз привели этого злодея прямо ко мне. Хотят меня контролировать с помощью этого мерзкого гнома. Да только вряд ли у них получится. Посмотрим еще, кто кого дожмет в борьбе за власть над СССР: партийцы чекистов, или чекисты партийцев». Но вслух, я, разумеется, ничего подобного не сказал. Лишь произнес в слащавой интеллигентской манере Менжинского:

— Очень приятно. Рад познакомиться с вами, товарищ Ежов.

Глава 3

Маленький человечек, поздоровавшись, вел себя удивительно тихо, скромно осматриваясь в большом кабинете. Иосиф Виссарионович, внимательно глядя на него, проговорил, прищурившись:

— Ну, будем считать, что наш товарищ Ежов, хоть и мал, да удал. А потому поручим ему уже с завтрашнего дня приступить к новым обязанностям на Лубянке. Вы введете его в курс дела, не так ли, товарищ Менжинский?

Я кивнул, а что еще мне оставалось? После чего смотрины нового Особого Комиссара, наблюдателя от высших партийных аппаратчиков за руководством ОГПУ, закончились, и оба посетителя удалились. А Сталин дослушал до конца мой прерванный доклад про оппозиционеров, сосланных в Горки, где теперь организовался Особый политический изолятор. Когда я закончил говорить, он снова затянулся своей трубкой, потом неожиданно выдал поручение:

— Я хочу, чтобы вы, товарищ Менжинский, не просто наблюдали за ними, а постарались бы внести раскол в их ряды. Поэтому делайте так, чтобы они между собой грызлись, словно собаки за вкусную косточку. Только определитесь сначала, кому из них такую косточку следует подкинуть, кому можно посулить некие блага за сотрудничество. Можете применять все эти ваши чекистские штучки с подслушиванием и с засылкой к ним провокаторов. Единство оппозиционеров для нас сейчас совсем нежелательно. Пусть они все время между собой грызутся. Не давайте им объединить усилия против нас. Даже в изоляции они остаются опасными. Надеюсь, что вы меня понимаете?

— Понимаю, товарищ Сталин, — сказал я, снова кивнув.

А генсек улыбнулся, проговорив:

— Тогда у меня есть предложение операцию по разобщению оппозиционеров так и назвать: «Косточка».

От Сталина в свою кремлевскую квартиру я вернулся уже ближе к полуночи. Напоследок генсек снова попросил меня полечить с помощью биоэнергетического массажа его больную левую руку. А потом, повеселев от облегчения после очередного лечебного сеанса, огорошил новостью, что принято решение, учитывая последние решительные действия руководителя чекистов по борьбе с оппозицией и его личное мужество, проявленное во время ликвидации преступной организации Генриха Ягоды, включить Менжинского в высший руководящий состав СССР. И на ближайшем внеочередном пленуме Председатель ОГПУ уже будет избран кандидатом в члены Политбюро.

Эта неожиданная новость меня больше удивила, чем порадовала. Я не был слишком самоуверен, отчетливо понимая, что даже с помощью личности самого Вячеслава, все еще недостаточно разобрался даже с текущими делами своей новой службы, не до конца пока понял все политические расклады, не совсем вошел в курс всего того, чем занималось ОГПУ в этом историческом моменте великого перелома от НЭПа к коллективизации и индустриализации первой пятилетки, а тут предстоит еще и лавировать между главными советскими бонзами! Как будто мне не хватает общения с самим Иосифом Виссарионовичем, с человеком достаточно сложным и мало предсказуемым! Конечно, я уже настроился на борьбу чекистов и партаппаратчиков, но я пока все-таки не совсем был готов решать еще и задачи руководства страной. Впрочем, меня никто об этом и не спрашивал. Так, похоже, решил сам Сталин. Возможно просто по той причине, что я, единственный из всех его приближенных, обладал полезным свойством лечить больную руку генсека. Вот он, наверное, и хотел приблизить меня к себе еще больше в качестве своего придворного целителя.

Теперь же еще предстояло решать, что делать не только с троцкистами, но и с навязанным мне Ежовым. Может, его просто заманить на какую-нибудь высокую крышу, да тихонько столкнуть оттуда этого сопляка, и дело с концом? А потом доложить Сталину, мол, залез Ежов туда, чтобы наблюдать лично за вверенным объектом наблюдения, желая, так сказать, проявить служебное рвение, да только поскользнулся нечаянно на вымороженном скользком кровельном железе. Но, не все так просто. Конечно же, за ним, как и за моим отношением к нему, будут тщательно наблюдать люди из секретного отдела ЦК. Имелась и такая специальная служба в распоряжении товарища Сталина. И я не сомневался, что каждый шаг нового Особого Комиссара при ОГПУ будет на контроле у партийцев. Потому действовать напрямую не годится. Сразу ликвидировать Ежова нельзя. Придется выжидать, пока наступит подходящий момент. В любом случае, с самого начала зверствовать он не станет. Ведь ему нужно хотя бы вжиться в коллектив Лубянки. А это получится не сразу. Да и должность у него все-таки сейчас больше надзорная. И на ней этот мерзкий гномик явно сиюминутно не обнаглеет до такой степени, чтобы начать репрессии. А значит, у меня в запасе имеется достаточно времени, чтобы против него надежный компромат подготовить.

За время недолгой дороги домой пешком, топая в легких заграничных лакированных туфлях по свежему снегу, снова выпавшему на территории Кремля, который еще не успели убрать трудолюбивые кремлевские дворники, я вспоминал, напрягая память свою и Вячеслава, что нам, двум личностям Менжинского, известно об этом одиозном коротышке, который, если его вовремя не остановить, потом организует печально знаменитые репрессии 1937 года, вошедшие в историю СССР, как «Большой террор». Это был тот случай, когда я знал неизмеримо больше, чем Вячеслав, который, как выяснилось, никогда и не интересовался этим Ежовым.