1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2

Но, Глеб возразил:

— Так у меня нету в отделе ни пулеметов, ни прожекторов, ни столько колючей проволоки. А вот деревяшек сколько угодно, гвозди тоже есть, да и плотники имеются, как видишь. И работают они справно. За три дня этот пост соорудили.

Пока наши машины проезжали пост, я еще раз окинул взглядом строительство охранного периметра вокруг Особого политического изолятора, и сказал:

— Долго же твои плотники возиться будут. Территория лесопарка большая, и периметр многокилометровым получается. Потому надо бы привлечь к труду самих троцкистов. Небольшими группами и под охраной, конечно. Но, пусть работают, хотя бы по шесть часов в день с одним выходным на банный день. Труд, знаешь ли, облагораживает. Дарвин вот считал, что даже из обезьяны человека именно труд делает. Вот пусть троцкисты и трудятся. Нечего им вести праздное существование за казенный счет. Во-первых, пусть свое питание и содержание отрабатывают, а во-вторых, глядишь, уставать начнут, и сил поменьше будет на всякую дурную антиправительственную деятельность. Да и не только забор пусть мастерят, а берут пусть постепенно на себя заботу обо всем лесопарке. Чтобы такую территорию облагородить, надо работать, не покладая рук, постоянно. Зимой могут дорожки от снега чистить, а в теплое время пусть займутся садоводством. Сделай из них трудовой коллектив, нечего им сачковать. У тебя же есть опыт организации лагеря на Соловках. Потому я именно на тебя в этом деле надежды и возлагаю.

Глеб, вроде бы, не возражал:

— Хорошая идея, Вяча. Я постараюсь все организовать в лучшем виде. Только здесь специфика иная. Надо мне еще к ней приспособиться. На Соловках проще. Там острова с естественными водными преградами, которые ссыльным непросто преодолеть. А здесь преграды еще построить надо. Справимся, конечно, постепенно. Вопрос только во времени. Ну, и надеюсь, конечно, что ты, как самый большой начальник, все-таки выделишь моему отделу необходимые средства.

Глава 6

В усадьбе Горок царило оживление. В просторном помещении гостиной, обставленной дорогой мебелью, оказывается, ссыльные троцкисты устроили себе зал для совещаний. Комендант объекта, назначенный Бокием опытный немолодой чекист, ввел нас в курс дела, доложив о сложившемся положении. Но, он сам ничего пока не предпринимал, поскольку никаких инструкций, как обходиться с поселенцами, от руководства ОГПУ еще не поступало, кроме указаний ограничить их связь с внешним миром, никого из них не выпускать за территорию и не впускать к ним посетителей. Выяснилось, что выезд семьи Ульяновых с дачи не обошелся без скандала. Семейство вождя мирового пролетариата намеревалось прихватить с собой наиболее ценные предметы мебельной обстановки, которые, якобы, напоминали им о покойном Владимире Ильиче. Но, на защиту казенного имущества грудью встали троцкисты во главе с самим Львом Троцким.

Умысел Лейбы Бронштейна на этот раз состоял в том, чтобы и самому воспользоваться материальными благами, собранными в усадьбе бывшей владелицей, богачкой Зинаидой Григорьевной. Потому вождь оппозиционеров применил все свое красноречие, долго препираясь с Ульяновыми, доказывая им, словно на митинге, что все имущество, дескать, в усадьбе казенное, и никто не давал им права его разворовывать. Поскольку перекричать Троцкого было совершенно невозможно, Надежда Константиновна и Дмитрий Ильич, которые, в основном, и препирались из-за предметов мебели, вскоре вынуждены были сдаться, покинув в итоге Горки лишь с личными вещами.

Лидер оппозиционеров до сих пор не мог простить вдове Ленина того, что она публично отреклась от его сторонников, переметнувшись на сторону сталинистов. Как только Ульяновы съехали, по праву победителя в словесной бытовой перепалке, Лев Троцкий тут же со своим семейством занял в усадьбе лучшие комнаты, освободив Северный флигель для своих соратников, сосланных в Горки следом за вождем оппозиции, которые втиснулись туда, как в самую настоящую коммунальную квартиру. Сам же лидер, как и подобает решительному льву-предводителю, расположился на самой лучшей жилплощади: в хоромах господского дома.

В просторном помещении гостиной все еще стояла украшенная новогодняя елка. Хотя православное Рождество уже тоже прошло, но впереди еще маячил последний новогодний праздник: Новый год по старому стилю. Потому снимать с елки украшения и выбрасывать ее никто пока не собирался. А вокруг того самого стола, куда в мой прошлый приезд нас с Бокием звали Ульяновы угощаться, в вальяжных позах расположились ссыльные поселенцы. Многие из них курили, и оттого воздух казался душным.

Во главе стола сидел сам Лев Троцкий. Почесывая свою бородку левой рукой, правой он жестикулировал и разглагольствовал, объясняя что-то собравшимся, которые внимательно его слушали. Несмотря на новый статус ссыльного, лидер оппозиции выглядел вполне уверенно и, судя по всему, совсем не собирался сдаваться. Даже под тяжестью неблагоприятных для себя обстоятельств он был полон решимости продолжать дирижировать собственным политическим оркестром в сложившихся условиях с целью приближения мировой революции. Тем более, что и многие из «музыкантов» этого «оркестра» собрались подле него. Все его внимательно слушали, поскольку оратором он оставался отменным, всегда умеющим толкать мотивирующие речи в народ.

Хоть многие троцкисты из руководства и оказались в ссылке, но они еще надеялись, что не утратили своих связей и влияния не только в органах власти СССР, но и за границей, где долгие годы пытались готовить ту самую мировую революцию, щедро растрачивая на всякие коминтерны и зарубежные компартии золото молодого Советского Союза, которого и без того не хватало даже для того, чтобы закупать для населения продовольствие в неурожайные и кризисные годы, когда не только природа, но и крестьянские восстания срывали поставки продуктов в города по всей стране, провоцируя самый настоящий голод.

Это же именно троцкисты настояли на том, чтобы церковное золото вместе с золотом, экспроприированным у аристократии, пустить на финансирование зарубежных проектов ради подготовки революций в Европе. Да еще и музейные ценности для этих своих целей продавать начали. Ну, разве не вредительство это, выводить золотые запасы за границу под надуманным предлогом «мировой революции», когда надо родную страну поднимать из руин после двух войн? Я абсолютно не сомневался, что немалая часть денег, переведенная за рубеж на нужды, якобы, тамошних революционеров, на самом деле, оседала на счетах где-нибудь в банках Швейцарии на предъявителей, каковыми были сам Троцкий и его ближайшие сподвижники. Вот только не имелось у меня пока прямых доказательств.

Но, по моему заданию Иностранный отдел ОГПУ работал уже и над этим вопросом. Да и основные фигуранты теперь все-таки в ссылке здесь, в Горках. И они находятся под моим колпаком. Если только захочу, то буду пытать каждого, пока не выдадут все, что мне нужно! Впрочем, о чем это я? Чем я тогда буду лучше того же Ягоды с Ежовым? Нет. Таким беспощадным «драконом» становиться все-таки не хочется. Буду действовать другими методами, гораздо более гуманными и «экологичными». Во всяком случае, пока. А там посмотрим на их поведение и на окружающую обстановку. Надо решать задачи по мере их накопления и не бежать впереди локомотива истории, а то он и раздавить может. Потому я решил продолжать продвигаться по пути прогрессорства достаточно осторожно.

По правую руку от Троцкого сидел со всклокоченной шевелюрой Григорий Евсеевич Зиновьев, одетый в дорогой бархатистый черный костюм с белой рубашкой. Второй лидер оппозиции, которую так и прозвали «троцкистско-зиновьевской». Но все его имя было выдуманным, представляя собой всего лишь партийный псевдоним, как у того же Трилиссера, да и у многих других людей разных национальностей, затесавшихся в руководство Советского Союза и старающихся выглядеть перед широкими народными массами бывшей Российской Империи русскими. Это стремление объяснялось тем, что русские тогда все еще оставались титульной нацией, той пассионарной имперской косточкой, которой старались подражать все остальные народы, входящие в огромную страну. На самом деле, Зиновьева звали Гершон Аронович Радомысльский, и происходил он из довольно состоятельной еврейской семьи.

Прослыл Зиновьев человеком не слишком принципиальным, который до конца 1925 года выступал против Троцкого, даже требовал его исключения из партии, но потом переметнулся к нему в союзники уже против Сталина. Безобидным он вовсе не казался. Будучи председателем сначала Петроградского Совета, а потом и Ленсовета, он проявил себя настоящим тираном, одним из главных организаторов «красного террора». Он получил известность еще и тем, что подписал постановление о расстреле поэта Николая Гумилева. Так что Зиновьев являлся тем еще негодяем. И мне было понятно, что этот человек готов на многое ради того, чтобы вернуть себе власть.