1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит!

Для полноты картины еще следует сказать несколько слов относительно Коминтерна. Естественно, что т. н. «русский вопрос» имел свое отражение и здесь. Из русских работников Коммунистического Интернационала точку зрения правых разделяли Е.ЦЕТЛИН. ГРОЛЬМАН, ИДЕЛЬСОН, СЛЕПКОВ /А./, которые имели связи, прежде всего, с т. н. немецкими «примиренцами» /группа Эверта-Гергардта/: ей сочувствовала часть американцев /Ловстон и K°/, часть шведов /Чильбум/ и некоторые другие.

Наиболее видной фигурой в то время из этих кругов был ЭВЕРТ, с которым встречался и я лично, при чем в разговорах налицо была явная «антисталинская», т. н. антипартийная ориентация.

Таково было оформление контрреволюционной правой организации.

Идеологическое ее оформление развивалось в ходе выступлений, прежде всего, на пленумах ЦК, предварительно обсуждавшихся на вышеупомянутых нелегальных совещаниях, где вырабатывался и план речей, и распределение выступавших, и очередность выступлений.

Особо острое и контрреволюционное <Неразб.> в тех выступлениях нашло свое выражение в тезисе о военно-феодальной эксплуатации крестьянства, что при тогдашней политической обстановке обобщило антисоветское сопротивление капиталистических классов. Эти выступления общеизвестны, и на них здесь не стоит останавливаться. Необходимо, однако, отметить факт написания мной большой и подробной платформы правых, которая была обсуждена на совещании правых членов ПК плюс некоторых из «школки»: здесь давалась резкая антисоветская критика политики партии и правительства по всему фронту вопросов общеполитического порядка, от экономики до политики Коминтерна, от внутрипартийной политики до проблем партийного руководства.

Особо следует отметить злостную критику т. н. «партийного режима». Далее, мне кажется, останавливаться на этом не следует, ибо мне известно, что самый текст платформы имеется в распоряжении следствия.

V. ПОИСКИ БЛОКА С КАМЕНЕВЫМ-ЗИНОВЬЕВЫМ

Так как мы, правые, в своей борьбе против партии не надеялись на одни свои силы, то начались поиски союзников среди других антисоветских групп и организаций и. прежде всего, с группой Каменева-Зиновьева, за которыми было когда-то довольно значительное количество сторонников в ленинградской организации.

К относящимся сюда фактам причисляются:

1. Мое свидание с Каменевым на квартире КАМЕНЕВА.

2. Мое свидание с ПЯТАКОВЫМ в Кремлевской больнице, где был и КАМЕНЕВ.

3. Мое и ТОМСКОГО свидание с КАМЕНЕВЫМ на даче В.ШМИДТА.

Для следствия, конечно, неинтересны различные «психологические переживания», коими вызывались эти встречи, **а** важен политический смысл и значение этих фактов, как попыток еще в то время установить политический блок между контрреволюционной организацией правых и контрреволюционной группой КАМЕНЕВА-ЗИНОВЬЕВА, а также с троцкистами через ПЯТАКОВА.

Наиболее важное значение, кажется мне, имеет свидание на квартире КАМЕНЕВА. Фактическая сторона этого дела такова: ко мне зашел СОКОЛЬНИКОВ /которого я знал, как правого среди зиновьевцев и повел меня к КАМЕНЕВУ, от которого вскоре ушел. Я был в очень возбужденном состоянии и в весьма резких выражениях критиковал политику партии, политику Сталина, характеризуя ее, как политику гражданской войны, политику организации голода, политику отлучения старых деятелей партии и т. д.

КАМЕНЕВ держался выжидательно, давал мне «выговариваться» и ограничивался короткими репликами, так сказать, «мотал себе на ус» мои антипартийные высказывания. Как известно, он далее передал запись разговора троцкистам, а они выпустили соответствующую прокламацию. Хотя это свидание и не привело тогда ни к каким непосредственным политическим результатам, но это была первая попытка установления политического контакта между контрреволюционной организацией правых в моем лице и контрреволюционной организацией зиновьевско-каменевского толка.

Вторым свиданием было свидание в Кремлевской больнице, где лежал ПЯТАКОВ /до этого я заходил к нему на квартиру в «доме Нирензе», но там были «домашние» разговоры и ПЯТАКОВ послал даже свою дочь меня провожать: «Отведи Колю»/.

Я пришел в больницу с платформой правых, о которой речь шла выше. В больнице у ПЯТАКОВА оказался и КАМЕНЕВ, я вслух прочитал экономическую часть платформы и спрашивал присутствовавших относительно их мнения по поводу соответствующих положений платформы. И здесь оба лица проявили осторожность и ничего не ответили по существу, хотя с видимым внимание [м] относились к зачитывавшемуся мною документу.

Наконец, третьим свиданием было свидание на даче у ШМИДТА /около дачи М.П. ТОМСКОГО/. Самого ШМИДТА не было. Инициатива этого свидания принадлежала ТОМСКОМУ /я оговариваюсь, что не помню хронологии двух последних свиданий/.

Я приехал туда вместе с Е. ЦЕТЛИНЫМ. Таким образом, там присутствовали КАМЕНЕВ, ТОМСКИЙ, я, ЦЕТЛИН. Это было перед одним из пленумов ЦК и, как мне помнится, усилия /правда, весьма тягучие/ КАМЕНЕВА были направлены на то, чтобы узнать, будем ли мы, т. е. правые, выступать на пленуме ЦК и предупредить возможность невыступления.

VI. ПЕРЕХОД К ДВУРУШНИЧЕСКОЙ ТАКТИКЕ

К 1930–31 г.г. политическая ситуация в стране крайне обострилась в силу отчаянного сопротивления кулачества и его союзников в городах /часть буржуазной старой интеллигенции и т. д./. Трудности возрастали, и началась со стороны правых политическая спекуляция на этих трудностях.

Мы собирали всевозможные сведения о сопротивлении коллективизации, о разнообразных проявлениях крестьянского недовольства, об убое скота, об отсутствии хлеба, о росте дороговизны, о различных экономических парадоксах /это называлось «экономика дыбом»/, тщательно подбирались такие факты, что извозчики кормят лошадей печеным хлебом, ибо это дешевле и т. д. до бесконечности. Расчет на использование этих трудностей стал главной темой соответствующих разговоров и обсуждений в среде членов правой контрреволюционной организации на квартирах у РЫКОВА, у меня, у ТОМСКОГО в разговоре с членами правой группы на квартире у СЛЕПКОВА, АСТРОВА и др.

Но здесь предварительно необходимо сказать несколько слов о т. н. «капитуляции» правых, происшедшей в несколько приемов.

Нам было совершенно очевидно, что дальнейшее продолжение открытой борьбы приведет к полному разгрому всего кадрового состава организации, к потере всякого авторитета лидеров ее, к ряду репрессий и т. д. Мы, правые, в открытых выступлениях — на пленумах ЦК и на некоторых собраниях парторганизации — были идейно биты: не было и речи о каком-либо завоевании большинства. В профсоюзах где, казалось бы, авторитет ТОМСКОГО был непререкаем, в московской организации /еще ранее/, коей управлял УГЛАНОВ, в соваппарате, где были связи у РЫКОВА, даже в Коминтерне, где работал я — повсеместно партия одерживала победы, и наши сторонники были изолированными кучками. Отсюда мы пришли к мысли о необходимости «капитуляции» и о переходе к двурушнической тактике.

Пожалуй, интересно отметить, что и ранее того <Неразб.> нашей /правой/ среде т. н. «нефракционной фракции» <Неразб.> таких методов проведения своих взглядов, которые /методы/ в то же время предохраняли бы правых от разгрома, /а это был вывод из опыта борьбы троцкистов и зиновьевцев против партии/ — послужили основой для формулирования двурушнической тактики.

Это был переход к двойной бухгалтерии, то-есть к маскировке, т. е. к нелегальщине, как принципу работы, т. е. к нарушению не только партийной, но и общесоветской, конституционной, государственной легальности.

Этот переход к нелегальным методам борьбы неизбежно привел, в силу логики продолжения борьбы, к исключительно тяжким последствиям и к все возрастающей вредности организации правых. Прежде всего, «тройка», формально капитулировавшаяся, [363] превратилась теперь в нелегальный центр правой организации.

Близко к этому центру стоял и А.С. ЕНУКИДЗЕ. ЕНУКИДЗЕ был известен, как человек либерально-обывательского склада и в то же время, как человек, сочувствовавший правым. ТОМСКИЙ неоднократно с ним беседовал и сообщал ему <Неразб.> соответствующих настроениях по отношению к экономической политике, и по отношению к вопросам «внутрипартийного режима». У меня были тоже встречи с ЕНУКИДЗЕ, во время которых он высказывал явное сочувствие ко мне, РЫКОВУ и ТОМСКОМУ, как к «обиженным». ТОМСКИЙ рекомендовал его, как человека «своего», который в силу своего служебного положения, связей и возможностей может пригодиться. Таким образом, ЕНУКИДЗЕ оказался вовлеченным в орбиту внимания правого центра и через ТОМСКОГО стал в близкие к нему отношения.

363

Так в тексте.