1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга 3. Октябрь-декабрь

Вот о чем думал Усикава всю дорогу в электричке от Итикавы до Цуданумы. Наверное, хмурился и вздыхал, сам того не замечая. Сидевшая напротив первоклашка таращилась на него во все глаза. Вернув лицу невозмутимость, Усикава погладил приплюснутый череп ладонью. Но это, похоже, девочку только напугало. На станции Ниси-Фунабаси она вскочила и выбежала из вагона.

Учительница Тосиэ Ота ждала его в классе сразу после уроков. Лет пятидесяти с небольшим, эта женщина казалась антиподом заместительницы директора в Итикаве: невысокая, приземистая, при ходьбе переваливалась с боку на бок, точно краб. Маленькие очки в металлической оправе, кожа меж бровей поросла чуть заметным пушком. Шерстяной костюм, шитый невесть когда и вышедший из моды чуть ли не в день своего пошива, отдавал нафталином. Цвет розовый, но какой-то странный. Словно его создатели хотели добиться благородно-спокойного тона, но их план не удался, и оттенок вышел робким, пугливым и беззащитным. Новенькая белая блузка напоминала незваного гостя, зашедшего в дом, где отпевают покойника. Волосы — суховатые, с проседью — скреплены пластмассовой заколкой. Ноги-руки отекшие, на коротких пальцах ни колечка. На шее — три глубоких морщины, точно шрамы от ран, нанесенных жизнью. Или словно три заветные желания этой женщины? Хотя последнее — вряд ли, подумал Усикава.

Преподавательница отвечала за Тэнго с третьего класса по шестой. Обычно классных руководителей сменяют каждые пару лет, но эта воспитывала Тэнго целых четыре года. Аомамэ же — только два: в третьем и четвертом классах.

— Тэнго Кавану я помню хорошо, — сказала она.

Голос ее, контрастируя с унылой внешностью, звучал на удивление звонко и молодо. Голос, который достигает каждого уголка класса, галдящего в начале урока. «Человека создает профессия, — подумал Усикава. — Видимо, она прекрасный педагог».

— Господин Кавана во всем был отличником. За двадцать пять лет я проработала в нескольких школах, у меня училось много детей, но этот, пожалуй, был самый способный. С любыми поручениями справлялся лучше всех. Очень добрый, с задатками лидера. Чем бы ни занимался — всегда объединял вокруг себя людей. В школе отличался способностями к математике, но меня совсем не удивляет, что он раскрыл себя в литературе.

— Правда ли, что его отец работал сборщиком взносов за «Эн-эйч-кей»?

— Да, — ответила учительница.

— От самого господина Каваны я слышал, что отец воспитывал его в строгости, — наобум сказал Усикава.

— И это правда, — не колеблясь, подтвердила учительница. — Отец держал его в черном теле. Очень гордился своей работой, это прекрасно. Вот только сыну было от этого нелегко.

Так, перескакивая с темы на тему, Усикава разузнал множество интересных подробностей. Все-таки умение подвести собеседника к откровенности было его коньком. Учительница рассказала, что однажды Тэнго убежал из дома из-за того, что не хотел по воскресеньям ходить с отцом по домам и собирать с людей деньги.

— Скорее, он даже не сам сбежал, его выгнали, — уточнила она.

Значит, Тэнго приходилось собирать с отцом взносы. И мальчик ненавидел это занятие всей душой. Как и предполагал Усикава.

Учительница даже пустила Тэнго переночевать. Уложила его спать, накормила ужином и завтраком. А вечером сама пошла к его отцу и стала уговаривать, чтобы тот простил сына. Похоже, это запомнилось ей на всю жизнь. Еще она рассказала, как однажды встретила его на концерте, когда Тэнго уже был старшеклассником. Он прекрасно играл на литаврах.

— Исполняли непростую музыку — «Симфониетту» Яначека. А ведь он даже не учился играть на этом инструменте. Впервые взял в руки палочки за несколько недель до концерта. Но когда вышел на сцену, даже без предварительных репетиций сыграл свою партию безупречно. Это же чудо!

«А ведь она искренне любила Тэнго, — удивился про себя Усикава. — Почти беззаветно. Интересно, что люди чувствуют, когда их так сильно любят?»

— А вы помните Масами Аомамэ? — спросил Усикава.

— Аомамэ? Как не помнить, — ответила учительница. Но уже с меньшим энтузиазмом. На тон пониже.

— Странная фамилия, правда? — спросил Усикава.

— Да, необычная. Но я помню не из-за фамилии. Оба ненадолго замолчали.

— Я слышал, ее родители были активными членами секты «Очевидцы», — закинул удочку Усикава.

— Можно, я скажу только вам?

— Конечно. Я нем, как рыба. Она кивнула.

— В Итикаве есть большое отделение «очевидцев». Несколько их детей мне учить доводилось. С каждым из таких ребят приходилось решать проблемы очень деликатного свойства. Но больших фанатиков, чем родители Аомамэ, я не встречала.

— Другими словами, принять иную точку зрения они не способны?

Учительница слегка закусила губу, словно припоминая.

— Именно. Все свои каноны они воспринимали буквально, соблюдали их неукоснительно — и требовали того же от детей. Из-за этого их дочь никто в классе не понимал.

— Значит, в каком-то смысле она была не такой, как все?

— Да, необычной, — подтвердила учительница. — Но, конечно, сама она ни в чем не виновата. Всему виной — нетерпимость, которая всем нам, увы, так присуща…

По словам учительницы, дети игнорировали Аомамэ. Относились к ней так, будто ее не существует. Она была из чужого мира и своими потусторонними ритуалами раздражала окружающих. Так решил весь класс. Единодушно. Чтобы никого не провоцировать, Аомамэ старалась держаться как можно незаметнее.

— Я делала все, что могла, — вздохнула учительница. — Но детская жестокость страшна. Девочка замыкалась и вела себя как сомнамбула. В наши дни я могла бы обратиться в специальную педагогическую консультацию. Но тогда подобных учреждений не было и в помине. Я была совсем молоденькой, с трудом добивалась внимания класса… Вам может показаться, что я оправдываюсь. Но мне действительно было очень и очень непросто.

Усикава понимал, что она имеет в виду. Быть учительницей начальной школы — адский труд. Все дети ссорятся или выясняют отношения практически постоянно.

— Истинная вера всегда вызывает нетерпимость, — сказал он. — На уровне подсознания. И мы не в силах это изменить.

— Да, вы совершенно правы, — согласилась учительница. — Но я же делала, что могла! Несколько раз пыталась поговорить с Аомамэ, но девочка почти не раскрывала рта. Она была очень сильной, однажды принятых решений никогда не меняла. Умная, сообразительная, могла бы отлично учиться — но принципиально держалась так, чтоб ее способностей никто не замечал. Неприметность была ее формой защиты. Я уверена, в нормальных условиях она стала бы отличницей. До сих пор ее жалею, когда вспоминаю.

— А с ее родителями вы говорили? Учительница кивнула:

— Не раз. Ее родители часто приходили в школу жаловаться на то, что их дочь притесняют за веру. Я просила их помочь Аомамэ найти контакт с одноклассниками. И хоть немного смягчить свои требования к ее поведению в школе. Бесполезно. Для этих людей не было ничего важнее их догмы. Они грезили о счастье в загробной жизни, а существование в этом мире считали чем-то временным и несерьезным. И это взрослые люди! Я пыталась объяснить, что их родную дочь бойкотируют целым классом, что это может искорежить ей психику на всю оставшуюся жизнь. Но, к сожалению, понять меня они не захотели.