2 наверху

В большой аудитории пахло шампанским и кофе.

Доцент кафедры теории функций Леонид Леонидович Артемьев, которому то ли сегодня, то ли вчера исполнилось пятьдесят с чем-то лет, стоял во главе фуршетного стола.

Когда-то Панин учился у него, слушал лекции и сдавал экзамен по ТФКП. Сейчас они стали полноправными коллегами.

Артемьева он уважал: было в этом доценте необъяснимое внутреннее благородство, редкое в нынешние времена.

Высокий, стриженный почти под ноль и загорелый до желтизны, он напоминал китайского киноактера Гэ Ю.

Как и все прочие экзаменаторы, проведшие целый день при жаре в душном физматкорпусе, доцент Артемьев до смерти устал.

А сейчас, конечно, молча завидовал тем людям, чей день рождения пришелся на зимнее время, когда можно от души выпить крепкого и крепко закусить.

Впрочем, устали все без исключения.

– Но как это – два наверху? – спросил коллега Горюхина, неженатый ассистент Андрей Владимирович Морозов. – Я понимаю, если бы…

Тощий, сутулый, очкастый, обросший черной бородой, он напоминал Лазаря – не ожившего, но восставшего из гроба – однако на факультете его почему-то называли «Самурай Мудакито».

Панин уважал Морозова за чувствительную душу и умение понимать непонятное.

–…Если бы «один наверху» и «один внизу». Но как два могут быть наверху – убей, не пойму.

– Да элементарно. И два наверху и три с обеих сторон…

Горюхин ухмыльнулся, взглянул на Галину Сергеевну и добавил, понизив голос:

– Я тебе по пути домой, Андрей Владимирович, расскажу, как это делается.

– Ну, Игорь Станиславович, – сказал Ильин. – Расскажите уж, просветите старика… А вы, Дмитрий Викентьевич, почему молчите?

– Я… – Панин встрепенулся, взглянул на Артемьева.

Тот больше, чем обычно, напоминал китайца.

–…Циньхуй-суйхуй, сяосяо-хуйхуа!

Слова пришли из студенческого прошлого.

Тогда каждый изгалялся, как мог, остроты сыпались из рога изобилия.

Фраза означала нечто безобидное. Но китайские фонемы придавали ей непристойное звучание.

Ильин китайского не знал и, кажется обиделся.

Панин не отреагировал: пиетета к похотливому старику он не испытывал, поскольку у него не учился.

В дверь кто-то поскребся, потом тихонько приоткрыл.

– Мы заняты, у нас заседание! – рявкнул Федор Иванович Куценко.

На факультете он имел кличку «Шаляпин» – хотя на великого певца не походил ничем, кроме имени-отчества – был невысок и коренаст.

Самого Панина, тоже чисто по фамилии, иногда называли «Адмиралом».

Учившись на год позже и специализируясь по кафедре теории функций, Шаляпин уже был доцентом.

Хитрый хохол выбил бы себе должность, даже работая под запойным Зотовым.

– Два наверху, два наверху, два наверху… – нараспев повторил Куценко. – Придумать же такое! Надо попробовать.

– А три наверху можно реализовать? – поинтересовался Морозов. – Я не понял, что ты имел в виду, но все-таки. Дима, а ты как считаешь?

Панин пожал плечами, привычно отметив, что все зовут его Димой, а Галина Сергеевна говорит «Митя» – хотя от этого ничего не менялось.

–…Федя, шампанского!

Над Шаляпиным возникла Гагатька – Вера Воропай.

Под тонкой блузкой подрагивала молодая грудь.

Если бы не скверный характер, эта женщина была бы привлекательной.

– Вера, я за рулем!

Рукой, напоминавшей окорок, Куценко отвел от себя горлышко.

В простой клетчатой рубашке он выглядел донельзя уютно.

– А я выпью, – возразил Панин и подвинул Гагатьке чашку, используемую вместо бокала.

– Галина Сергеевна, вы можете сделать мне еще кофе? – попросил сорока с чем-то летний доцент кафедры теории программирования Виктор Алексеевич Юрьев, этим летом отпустивший шкиперскую бородку и перешедший с сигарет на трубку.

– И мне, Галя, тоже сделай, если можешь!

Эти слова Панин сказал громко.

Назвать лаборантку Галей и на «ты» доставляло почти такое же удовольствие, как уединяться с нею на кафедре.

Галина Сергеевна одарила его материнским взглядом.

Чуть седой, как серебряный тополь,

Он стоит, принимая парад.

Сколько стоил ему Севастополь,

Сколько стоил ему Сталинград…

– приятным голосом пропел именинник.

– Ты к чему это, Лёня? – спросил Панинский сослуживец доцент Израиль Айзикович Соломещ.

Находясь в возрасте отцов, он был высок и строен, на лице всегда блуждала доброжелательная улыбка.

Соломещ был лучшим лектором математического факультета и лучшим другом Артемьева.

– Да ни к чему, Израиль, – ответил Артемьев. – Взгрустнулось что-то.

– Не грусти, Лёня, лучше давай махнем на все и сходим за водкой.

– Не могу, Израиль, я за рулем. Как татарин, умен задним умом – надо было ехать на такси.

– Оставьте машину на стоянке, – возразил малопьющий автомобилист Куценко. – И хлопните от души.

– А ты, Федя, присоединишься? – с улыбкой поинтересовался Соломещ.

– Я – нет. За рулем не пью: неудобно, стакан проваливается.

– Так пей на капоте, кто тебе мешает? – усмехнулся Артемьев.

– Да нет, серьезно, – Шаляпин покачал головой. – У меня еще дела в городе.

– Ну-ну…

Махнув рукой, Артемьев отвернулся к окну.

Там все плавилось от жары.

И ажурная башня телецентра, стоящего напротив физматкорпуса, дрожала в знойном мареве.

– Вера… – вкрадчиво заговорил Шаляпин, положив руку на Гагатькино плечо.

– Вер, пошли покурим! – сказал Панин и встал из-за стола.

– Я не курю, – ответила Воропай, глядя снизу вверх.

– Я тоже, но пойдем, – повторил он, глядя на ее грудь. – Идем, идем.

На столе, за которым они сидели, было написано «Горюхин – … на ножках».

Что именно ходило на ножках, кто-то затер, но добавленный красной ручкой контур мужского полового органа пояснял нечитаемое.