21,55,01

Не тратя ни секунды, я упал на колени и коснулся ладонью морока. Закрыл глаза, погрузился в омут воспоминаний. Случайные события не подойдут. Мне требовались тревога, кошмар, ужас. Худшее воспоминание из наихудших, чтобы морок оживил его.

Я вспомнил первые дни на улице. Дождливые ночи, когда ливень не прекращался часами. Он стучал по тротуару, оседал в ямах и реками лился по дорогам. Я сидел на скамейке в полупустом парке. Уличные фонари светили в полсилы, последние крохи электрической жизни покидали их стремительно. Они моргали под нападками непогоды.

Холод. Темнота. И туман. Клубящаяся серость. Словно существо из другого мира он обволок собой парк, скрыл далекие огни многоэтажек, слабые уличные фонари сделались его огненными глазами. Туман ощупывал окрестности своими многочисленными усиками. Одну за одной поглощал лавки, кусты, деревья. Отщипывал от мира по кусочку. Но туман не страшен сам по себе. Страшно то, что скрывалось в нем. Прохожие стали тенями, что лишь отдаленно напоминали людей. Я всматривался в серые клубы и дрожал, когда среди них мелькали бесформенные силуэты.

«Туман не страшен сам по себе. Страшно то, что скрывалось в нем».

Я зацепился за эти слова и выдернул их наружу, проживая те долгие часы под дождем вновь. Открыл глаза.

Морок под ладонью забурлил. Вспенился и воспарил водяным паром. Туманом окутал меня и пространство вокруг. Силуэты Ведущей и Нади сначала размылись, а затем стали мутными тенями за клубами. Серость завертелась ураганом, объяла меня с ног до головы. Перед глазами летали маленькие хлопья, словно мухи над трупом. Они метались. Поедали мои страхи и требовали. Требовали добавку.

Слева промелькнула приземистая тень, совсем как гном. Справа прошла высокая — будто великан. Темные образы кружили вокруг меня, показывались едва-едва, чтобы я увидел их лишь боковым зрением, и тут же растворялись в тумане.

Открыл рот, хотел закричать. Предупредить Надю, но серость поглотила все звуки. И оставила шепотки и шуршания листвы, которой не было в павильоне.

Я вскочил и понесся вперед — туда, где находились Ведущая и Надя. Туман обволакивал, залезал в нос и рот, сочился подмышками и обтекал ноги. Мои движения замедлялись, на конечности давила невидимая тяжести, словно воздух превратился в воду. Но я бежал.

Одна тень остановилась. Она не держалась боков, а встала на пути.

Я выставил вперед локоть и врезался в нее, откидывая в сторону. Тень разделилась на две: Ведущую и Надя. Первая упала на пол, утонула в тумане. А вторая рухнула на колени недалеко от меня.

Рука нащупала отражение ножа в кармане. Вытащил его, сменил хват — взялся пальцами за лезвие и…

— Жалкая, — прошептали из тумана. — Пустышка похуже Кати.

— Врунья. Ты обманывала нас. Обманывала Теодора.

— Куда делась дерзкая девчонка? Где же Надежда Рязанова, которую мы знаем?

Тени возвышались над Надей. Окружили ее и осыпали, оплевывали желчью, а она сжалась на полу. Обняла коленки и зажмурилась. Рот открывался и закрывался, будто она бормотала что-то себе под нос.

Я опустил руку на ее плечо. Надя дернулась. Широко распахнула веки и посмотрела на меня круглыми от страха глазами.

Я протянул ей отражение ножа. Она помотала головой, что-то прошептала, но туман проглотил слова.

— Она не станет, — усмехнулась тень девичьим голосом. — Боится, что не сможет.

— Брось ее. Продай! — прорычал соседний силуэт. — Она лишь вещь! Бесполезная побрякушка!

Речи теней совсем не трогали меня. Они промахивались, вместо ран давили на толстую кожу, которой я оброс еще в детстве. Разве морок питался не от моего страха? Зачем тогда он действовал так… неэффективно?

Надя сжалась сильнее и прикусила нижнюю губу. Понятно. Он набросился на нее. Морок нашел другую подпитку. Более вкусную.

Я прожил со страхом бок о бок два года. Ни дня не проходило без волнения и мыслей о поиске еды и крова.

Надя жила в другом мире. Она — цветочек, который растили под плотным и теплым куполом. Но откуда тогда эти тени? Может, ее кошмары шли не извне, а изнутри? Тени говорили о ее лжи, о жалости, о бесполезности. Тогда, в день нашего воссоединения, когда она заперла меня в библиотеке, Надя проронила, что чувствует себя беспомощной. Были ли ее слова лишь вершиной айсберга? Слабым проявлением страха быть брошенной.

— Ты сможешь! — прокричал я над ней. Похоже, мои слова пробились сквозь безмолвие. Надя шелохнулась и подняла на меня взгляд. — Я не брошу тебя! Какой бы жалкой ты ни была. Сколько бы ни врала. Я не брошу! Это и значит быть семьей! Я приму тебя какой бы ты не была. Ты не бесполезна и уж точно не беспомощна! Прямо сейчас ты нужна мне!

На последних словах я всучил ей отражение ножа с кровью трех чертей на лезвии. Надя сжала рукоятку двумя рука, прижала к груди.

— Я… — донесся ее слабенький шепот. Мой вскрик пошатнул иллюзию морока. Он постепенно сходил на нет. Туман расходился. — Я не знаю, что делать.

— Все сюда! — завопила неподалеку Ведущая. Ее силуэт виднелся сквозь серую завесу. Она озиралась, размахивала руками, отгоняя от себя туман.

Я указал на нее пальцем. Лишний раз не смотрел, потому что Скрытые ощущали взгляды.

— Не смотри, — сказал я Наде. — Только боковым зрением. Так она не почувствует.

— Я не смогу. Я…

— Я и сам не верю в наш успех, — улыбнулся я. — Руки трясутся. Я с трудом держусь на ногах. Похоже, мы в полной заднице, дорогая сестра. Но… Если мы выживем, я куплю… брат купил бы тебе мороженое. Твое любимое.

Надя посмотрела на меня, как на дурака. Она ждала слов поддержки, но получила то, что получила. Даже в столь опасной обстановке я не собирался врать ей. Не собирался пускать «арсенал Рязановых» против единственного дорогого человека. Если опущусь до такого, потеряю ориентир и стану этой женщиной. Той, кто выращивал своих детей на убой ради выплаты долга. И разорву ниточку — хрупкую связь, которая тянулась между мной и Надей.

Она натужно улыбнулась. Из двух уголков рта приподнялась только левая.

— Хреновый из тебя братец, — сдержанно фыркнула Надя.

— А из тебя сестра, — не остался я в стороне и кивнул в сторону Ведущей. — Время уходит. Надеюсь, ты поняла почему…

— Дело в долге, — взяла она меня руку, и я помог ей встать. — Я тоже читала те книжки.

— Выстави перед собой нож и беги прямо на нее. Помни: она не человек. Она — чудовище.

— Я и сама успела заметить.

Надя сделала, как я сказал. Но ее движения были медленными, неуверенными. Одно дело думать, а другое делать. Сколько бы она не убеждала себя в истинной природе Ведущей, та все еще выглядела как человек. Говорила как человек. И вела себя не отличимо от нас. В этом и была главная опасность чертей. Не их способность отворачивать, не их способность ранить сам мир. А их изворотливость. Они скрывались у всех на виду. Растворялись в толпе, смешивались с местными и разрушали изнутри. Пляски не сметали деревни, будто ураганы. Черти отравляли их. Соблазняли девушек, прерывали стойкие рода и предавали забвению древние фамилии. Под их влиянием люди губили себя сами. Вот почему черти считались одними из опаснейших славянских Скрытых. Вот почему Совет боялся прибытия Пляски.