21.12

И ни она, ни он не осмеливались признаться себе, что даже не представляют, каким их встретит Киакикс. Но мрачные предзнаменования не мешали Чель чувствовать то приятное возбуждение, которое зарождалось в ней всякий раз, когда она ехала вдоль этой дороги. Киакикс она помнила так же отчетливо, как и улицы Лос-Анджелеса, — длинные проулки, наполненный экзотическими ароматами рынок, ряды глинобитных, деревянных и каменных домов, подобных тому, в котором родилась она сама, и современные постройки — церковь с цветными витражами, просторный зал для общих собраний и большую — по местным понятиям — школу.

Но первую остановку они собирались сделать у медицинского учреждения при въезде в поселок, в сборе средств на строительство которого она приняла горячее участие. Лазарет на двадцать коек возвели на окраине Киакикса лет десять назад. Раз в месяц сюда самолетом доставляли врача, который в основном занимался вакцинацией и раздачей антибиотиков. Все остальное время в больнице хозяйничали местные женщины и шаман, прибегавший к традиционным методам лечения.

Дорога прошла сквозь рощу махагонов, среди которых местами виднелись посадки так и не вызревшего маиса. Хотя сейчас с неба сыпала мелкая морось, на самом деле Петен в этом году пострадал от сильнейшей засухи. А потому даже там, где им не удавалось выкорчевать пни слишком крупных деревьев, деревенские жители сажали кукурузу прямо вокруг них — настолько им сейчас был необходим каждый клочок плодородной почвы.

Скоро они увидели больницу. Среди местных она была известна как йа акьюн — «дом доктора» на к’виче. Стэнтону она показалась более похожей на средиземноморскую церковь, нежели на медицинский центр. Белую крышу держали на себе деревянные колонны, а на второй этаж вела наружная винтовая лестница — архитектурный прием, применяемый только там, где никогда не бывает холодно.

Они остановились у здания. В прошлый раз Чель мгновенно окружили работавшие здесь женщины, которым не терпелось показать ей, как современные и традиционные методы применялись в сочетании друг с другом, чтобы залечивать порезы от мачете, принимать сложные роды и исцелять различные недуги, которые поражали порой жителей Киакикса. А сейчас здесь не было видно ни души. Красные двери стояли нараспашку, но звуки доносились только из леса, готовившегося к наступлению ночи, — шепот деревьев на ветру да все те же жуткие крики паукообразных обезьян.

— Готова? — спросил Стэнтон, сжав ей руку, прежде чем они вышли из машины. Он задержался, чтобы достать из рюкзака два фонарика, а потом с небрежным видом, словно это были ключи зажигания, сунул в карман «смит-и-вессон».

Потом они оба сменили защитные козырьки для глаз на новые, и Стэнтон первым шагнул к двери.

С самого начала складывалось впечатление, что здесь творится что-то неладное. За порогом царила непроглядная тьма. Стэнтон обвел комнату лучом фонаря. Это было нечто вроде приемного отделения. Вдоль стен тянулись карнизы, занавески на которых отделяли смотровые отсеки от посторонних взоров. Сломанные деревянные стулья остались на том месте, где когда-то пациенты дожидались своей очереди. Но в комнате не было никого, и, похоже, не было уже давно.

— Ну Би’Чель, — громко произнесла она, входя внутрь, и голос эхом отразился от стен. — Миаль Алвар Ману. [38]

В ответ — тишина.

За углом в коридоре, который вел к палатам, лучи фонариков высветили на полу обрывки бумаги и перевернутые стулья, лежавшие в лужах разлитого повсюду антисептика. Здесь же валялись обломки разбитого керамического контейнера рядом с его содержимым — ватными тампонами и палочками. Вокруг с жужжанием вились мухи величиной с «четвертак» [39] . В воздухе стояли запахи аммиака и экскрементов.

38

«Меня зовут Чель. Я — дочь Алвара Ману».

39

Американская монета достоинством в 25 центов.

Стэнтон тут же полез в карман и достал две пары резиновых перчаток.

— Ни в коем случае ни к чему не прикасайся голыми руками, — предупредил он Чель.

С трудом натягивая латексные перчатки на потные ладони, Чель снова попыталась громко выкрикнуть на к’виче, что она дочь Алвара Ману и прибыла сюда, чтобы помочь. Ей самой показалось, что ее голос слишком слаб, но он все равно эхом прокатился по пустым комнатам.

По мере того как она шла дальше по больнице, ее тревога все возрастала. Палаты не просто бросили на произвол судьбы — они подверглись разгрому. Кровати были перевернуты набок, обшивки матрацев вспороты. Повсюду валялись осколки стекла. Стэнтон вошел в кабинет врача и принялся открывать шкафы и ящики в поисках лекарств, но их явно кто-то унес с собой.

В дальнем конце коридора Чель открыла дверь, за которой располагалась небольшая часовня. Она обвела ее светом фонарика и сразу заметила, что деревянный крест над кафедрой вырвали «с мясом» из стены и разбили. Только фрагменты остались от окна с красивым цветным витражом, а по скамьям и в проходе были разбросаны листы, вырванные из Библии и «Попул Ву».

Но если у Чель еще оставалась хоть какая-то надежда, она окончательно развеялась, стоило ей увидеть на стене знакомый символ.

Чель услышала, как Стэнтон вошел в часовню и встал у нее за спиной.

— Даже сами индейцы-майя теперь поверили в это, — прошептала она. — Так неужели все сбудется?

Он ничего не ответил, но Чель почувствовала, как его пальцы сжали ей плечо. Она согнула руку в локте, чтобы положить сверху свою ладонь, и сквозь тонкую резину неожиданно соприкоснулась с голой рукой.

— Кто вы такой?! — воскликнула она, резко развернувшись.

Незнакомец молчал. Высокий, он был одет в спортивный свитер с капюшоном, весь испачканный пятнами цвета ржавчины. И он не был одним из майя.

— Что вы здесь делаете? — спросила она тогда по-испански.

Откуда и почему здесь мог взяться «ладино», она понятия не имела. Но ей сразу вспомнились все предостережения матери. Сердце бешено колотилось, когда она отпрянула от него и стала пятиться.

— Я здесь с моим другом-врачом. Габриель! Габриель! — Она хотела кричать, но задохнулась, и звуки получились чуть слышными.

«Ладино» бросился на нее и повалил на пол. Защитный козырек он сорвал, а рукой зажал рот. Она снова попыталась закричать, но не смогла. Тогда Чель попробовала ногтями вцепиться ему в лицо, но он пригнулся ниже, второй рукой обхватив ее за горло. Она догадывалась, что могло быть на его руках, и потому как можно крепче зажмурилась. Но все было бесполезно — она умрет раньше, чем успеет заболеть.

«Я — Чель Ману, дочь Алвара Ману. Так убей же меня, как вы убили моего отца».

Это была последняя мысль, успевшая промелькнуть у нее прежде, чем грянул выстрел.

32

Руки Стэнтона дрожали, когда он повернул ключ в замке зажигания и завел мотор джипа. Он только что убил человека. И револьвер, из которого он стрелял, лежал у него на коленях, чтобы его в любой момент можно было вновь пустить в ход. В расстилавшейся перед ними темноте могли затаиться другие инфицированные, но все равно они предпочли уехать отсюда, нежели остаться и выжидать. Чель полулежала на пассажирском сиденье, онемев от ужаса. Пройдет еще немало времени, прежде чем выяснится, успел ли напавший заразить ее до того, как его сразила пуля Стэнтона. Даже экспресс-анализ крови даст результаты только через несколько часов.

Между тем целые тучи москитов кружились в лучах фар машины, когда они двинулись к самой деревне. Подъехав к ней чуть ближе, Стэнтон включил дальний свет, и они увидели источник черного дыма, так испугавший пилота еще на посадочной полосе. Это были почерневшие развалины здания, размерами схожего с больницей. Стены местами обрушились. Крыша отсутствовала полностью.

— Бывшая школа, — коротко сказала Чель, у которой не осталось сил на какую-либо эмоциональную реакцию.

Они поехали дальше. По обеим сторонам дороги потянулись останки однокомнатных домиков, которые стояли группами по четыре или шесть в круг с интервалами в несколько сотен ярдов; каждый, по традиции, только с одной дверью и без единого окна. Промазанные глиной деревянные стены зияли дырами, пальмовые ветви, служившие крышей, были разметаны по сторонам. Прямо посреди деревенской улицы валялись десятки гамаков, словно их специально притащили сюда и оставили гнить. Красные, желтые, зеленые, пурпурные полотнища еще глубже вминали в грязь колеса джипа, который теперь то и дело норовил пойти юзом.