22 июня. Анатомия катастрофы

Тяжелая артиллерия (а она и вправду была тяжелой, от 17 до 45 тонн) в первые же дни войны была выведена с территории Западных военных округов в глубокий тыл. Маршал артиллерии Н.Д. Яковлев (начальник ГАУ в годы войны) вспоминает:

«...Наиболее крупным мероприятием, которым я горжусь и по сей день, явилось принятое по моей рекомендации категорическое распоряжение Ставки об отводе всей артиллерии большой и особой мощности в тыл. Причем отвода немедленного, без ссылок на тяжелейшую обстановку первых дней войны... Все орудия калибра 203 и 280 мм, а также 152-мм дальнобойные пушки (потеряны были всего лишь единицы) с кадровым составом вовремя оказались в глубоком тылу...» [170, стр. 92].

Трудно сказать, стоит ли гордиться таким решением, но оно было реализовано, и вывезенные «в глубокий тыл» орудия оказались вне зоны хаоса и панического бегства первых месяцев войны. Потому и уцелели.

Теоретически самым надежным видом огнестрельного оружия является миномет. Труба — она и есть труба, ломаться там просто нечему: нет затвора, нет ни одной подвижной детали, сама «труба» (в отличие от ствола артиллерийского орудия) почти не нагружена давлением пороховых газов. И тем не менее во втором полугодии 1941 г. потери 50-мм минометов составили 64% от общего ресурса, 82-мм минометов — 60% ресурса, 120-мм минометов — 51% ресурса. В точности такие же минометы в 1943 г. ломаться почти перестали: за 12 месяцев потеряно соответственно 12,5, 9,2, 8,6% общего ресурса минометов калибра 50, 82 и 120 мм.

Главный вопрос: летом 1941 г. все эти пушки (минометы, пулеметы, танки, винтовки, самолеты) были потеряны в бою или брошены разбежавшимися по лесам и полям бойцами и командирами Красной Армии?

СТОЛЬКО И ЕЩЕ РАЗ СТОЛЬКО

17 июля 1941 г. начальник Управления политпропаганды Юго-Западного фронта Михайлов докладывал:

«...В частях фронта было много случаев панического бегства с поля боя отдельных военнослужащих, групп, подразделений. Паника нередко переносилась шкурниками и трусами в другие части, дезориентируя вышестоящие штабы о действительном положении вещей на фронте, о боевом и численном составе и о своих потерях.

Исключительно велико число дезертиров. Только в одном 6-м стрелковом корпусе за первые 10 дней войны задержано дезертиров и возвращено на фронт 5000 человек...

По неполным данным, заградотрядами задержано за период войны около 54 ООО человек, потерявших свои части и отставших от них, в том числе 1300 человек начсостава...» [68].

Это по «неполным данным», и это только те, кого удалось в обстановке общего развала Юго-Западного фронта задержать в течение трех недель....

О количестве непойманных дезертиров можно судить по тому, что, по данным сборника «Гриф секретности снят», потери Юго-Западного фронта с 22 июня по 6 июля составили:

— 65 755 раненых и больных,

— 165 452 убитых и пропавших без вести.

С помощью буквы «и» составители сборника ловко спрятали дезертиров в общем числе безвозвратных потерь, но принимая во внимание очень стабильное для всех вооруженных конфликтов XX века соотношение раненых и убитых как 3 к 1, можно предположить, что порядка 140 тысяч человек (десять дивизий!) подались в бега или сдались в плен. И это только на одном фронте и только за две первые недели войны. Те самые недели, во время которых и произошел полный разгром мехкорпусов Юго-Западного фронта (о чем шла речь в части 2 нашей книги).

Те, кого поймали и тем или иным способом вернули в строй, составляли лишь часть (как будет показано далее — малую часть) от общего числа «дезертиров». Кавычки поставлены не случайно. Обстановка, сложившаяся в Красной Армии летом 1941 г., была такова, что использование общепринятых терминов для ее описания становится крайне затруднительно.

«Типовая схема» разгрома и исчезновения воинской части Красной Армии (как это видно из множества воспоминаний, книг, документов) была следующей:

Пункт первый. Потеря командира. Причины могли быть самые разные: погиб, ранен, уехал выяснить обстановку в вышестоящий штаб, застрелился, просто сбежал. Применительно к частям, сформированным в западных, «освобожденных» регионах СССР, к этому перечню можно добавить и «убит подчиненными». Потеря командира была самым распространенным, но не единственным «толчком», приводившим к стремительному распаду воинской части. Таким толчком мог послужить и реальный прорыв вражеских танков во фланг и тыл, и автоматная стрельба, устроенная небольшой группой немецких мотоциклистов, а то и просто чей-то истошный вопль: «Окружили!»

Пункт второй. Младшие командиры, взявшие на себя командование обезглавленной воинской частью, принимают решение «прорываться на восток». Спасительная простота такого решения обманчива. Оторваться пешком от моторизованного противника невозможно, а транспорт и горючее в лишенной связи и снабжения воинской части быстро заканчивается. Вышедшие из полевых укреплений и оставившие большую часть тяжелого вооружения войска превращаются в беззащитную мишень для авиации и артиллерии врага. Наконец, сама обстановка отступления, ощущение своей слабости перед лицом противника крайне деморализуют войска.

Пункт третий. После нескольких неудачных попыток прорыва уцелевшие решают «отходить мелкими группами». Все. Это — конец. Через несколько дней (или часов) бывший батальон (полк, дивизия) рассыпается в пыль и прах.

Пункт четвертый. Огромное количество одиноких «странников», побродив без толка, без смысла и без еды по полям и лесам, выходит в деревни, к людям. А в деревне — немцы. Дальше вариантов уже совсем мало: сердобольная вдовушка, лагерь для военнопленных, служба в «полицаях». Вот и все.

Каким словом вправе мы назвать этих людей? Дезертиры, изменники Родины, отставшие от воинской части, пропавшие без вести, сдавшиеся в плен, захваченные в плен? Какими весами, какой линейкой можно измерить, чего в этой схеме больше: «не умели воевать» или «не хотели воевать»? Да и можно ли вообще разделить эти категории — умение и желание, квалификация и мотивация — в таком «роде деятельности», как война, где от человека требуется ежеминутно преодолевать основной для всего живого инстинкт самосохранения?

Отнюдь не претендуя на то, чтобы подменять судебные органы и давать персональные оценки, постараемся хотя бы ориентировочно оценить масштаб самого явления.

Хронологически первым (и, вероятно, самым массовым) видом дезертирства стало уклонение от призыва по мобилизации в первые дни и недели войны. Для читателя, родившегося в послевоенном СССР и воспитанного на бесконечных рассказах о толпах старшеклассников, осаждавших военкоматы, сама подобная формулировка прозвучит как злостная клевета. Однако уже в 1992 г. вполне официальные военные историки, авторы монографии «1941 год: уроки и выводы» назвали такие цифры: