33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
– Ты чё, мил-человек? – спросил мужчина. – Никак новенькай?
Михаил Капитонович вскочил и побежал.
– Ты тута не очень! – услышал он вслед. – Ты…
Дальше Михаил Капитонович не слышал, он неловко бежал по мусорным кучам и остановился только тогда, когда почувствовал под ногами твёрдую землю и обернулся. «А вот и старьёвщик, – подумал он, с трудом переводя дыхание, и всё понял. – Да тут у них целый промысел! Напугал чёрт!»
В конторе он зажёг лампу и стал рассматривать обложку. Ничего нового он не обнаружил, только ему стало ясно, что это обложка от книги, которую кому-то в подарок подписала Элеонора Боули: буква «D» вначале, скорее всего, обозначала обращение «Dear», а в конце
«А дело было так, – лихорадочно думал Сорокин. – Григорьеву, скорее всего её труп, привезли на свалку, стали обыскивать, нашли книгу и выбросили, только вырвали середину… для чего? – Михаил Капитонович вздрогнул. – Да на самокрутки! Не читать же они будут по-английски!»
До встречи с журналистом оставался ещё час, и Сорокин заторопился в тюрьму. Мимо солдата у рогатки он пробежал не оглянувшись, солдат прицелился ему в спину, сделал «Чжээ-эн!» и зло погрозил кулаком.
В кабинете напротив Иванова на единственном свободном стуле сидел Яшка. Сорокин встал как вкопанный.
– Ну что, новоиспечённый сыщик, нашли что-нибудь? – Следователь окинул его взглядом и увидел в руках…
– Вот! – сказал Сорокин, шагнул к столу и положил обложку.
Иванов взял её, повертел и положил перед собой.
– И что вы хотите сказать?
– Как – что? – удивился Сорокин.
– Вот именно – что?
Сорокин был готов обидеться.
– Я хочу сказать, что книгу выдрали на самокрутки, а не упражняться в английском. В противном случае они бы забрали всю книгу. Значит, надо искать среди беженцев, скорее всего, солдат или казаков!
– Да, – задумчиво произнёс Иванов. – Это вы нашли там? – Он снова взял обложку. – Конечно, это выдрал не генерал Нечаев, Константин Петрович…
– А при чём тут генерал… кто это… Нечаев?
– Вы не знаете? Есть тут белая ворона, один «с мытой шеей»… генерал… занимается извозом и с пассажирками разговаривает по-французски. Интересная личность!
В голове у Сорокина вспыхнуло.
– В офицерской фуражке без кокарды? Бритый, в меховой безрукавке, а под ней гимнастёрка? Он подвозил нас с моим товарищем и сказал, что в двенадцать ночи у него пассажир на вокзал, из гостиницы «Модерн». Это как раз было тридцать первого августа… – А во сколько?
– Мы выехали с Садовой в десять, он довёз нас до склада, в смысле конторы, и получил расчёт. Он нас ещё очень удивил своими манерами и видом… Действительно генерал?
– Действительно, но при чём здесь эта обложка?
Сорокин понял свою оплошность, встал у Иванова за спиной и указал пальцем на сохранившиеся надписи.
– Это обращение «дорогой», можно «дорогая»… это часть подписи «ly» – «Боули», а это дата, когда Элеонора Боули подписала книгу Григорьевой, а потом уехала, – «31 августа 1923 года».
Иванов посмотрел на Сорокина. Тот стоял и ждал.
– Ну, допустим, это действительно книга, которую англичанка подарила своей горничной… нам-то здесь какая польза? А, Яков? Как ты думаешь? – обратился Иванов к Яшке.
Молчавший до этого Яков встал со стула, склонился над лежащей на столе открытой обложкой и вздохнул:
– Известно какая – никакой!
Михаил Капитонович задохнулся от возмущения.
Иванов медленно произнёс:
– Я вас понимаю! Вы нашли! Скорее всего, действительно, это имеет отношение к делу, но к делу-то этого никак не пришьёшь! Могли выдрать на раскурку и те, которые живут рядом со свалкой! Я правильно рассуждаю?
Яшка заговорил:
– А што, можа, и прав их благородие, я так кумекаю, – книженция этой девицы! На што ворам книжка, да ишо такая, тольки на раскурку да для отхожего места… А как же!..
Сорокин, услышав про «отхожее место», шагнул к Яшке, завыл и затряс кулаками над его головой:
– Какое отхожее место!?!
Я т-тебя…– Тиша, ваша благородия, тиша, охолонь… – Яшка с испуганным видом закрылся локтем.
– Успокойтесь, Михаил Капитонович! Что вы, в самом деле?
Сорокин в одну секунду понял, что и следователь и Яшка – оба правы. Ему в голову пришла только одна мысль – про раскурку, а Яшке с Ивановым ещё и другая.
– Чёрт!
– Вот именно что «чёрт!». – Глаза Иванова смеялись. – Так всегда бывает в начале любого расследования… Вы не волнуйтесь, просто сейчас пока слишком мало улик и нет подозреваемого… А обложка пусть будет, внесём в список, может, и пригодится! Вы вот послушайте, что мы с Яшкой придумали! И кстати, сколько вам ещё разрешено ночевать в конторе лесосклада, я это к тому, что есть здесь одна камера, как раз на такой случай!
На встречу с журналистом Михаил Капитонович шёл успокоенным – то, что придумали Иванов с Яшкой, действительно было интересно.
В холле гостиницы Сорокин спросил метрдотеля, и тот сказал, что журналист ждёт «в кабинетах».
– А вот и Михаил Капитонович, присаживайтесь! – Всеволод Никанорович занимал своим большим телом так много места, что кабинет показался Сорокину совсем крохотным.
– Ну-с, рассказывайте, как вы устроились в этой жизни?
Как расставались с журналистом, Михаил Капитонович не помнил. Ужин был обильный. Всеволод Никанорович, после того как выслушал короткую историю жизни в Харбине Михаила Капитоновича, также коротко изложил всё, что он знал об Элеоноре. Михаил Капитонович слушал его с затаённым дыханием, не смея перебивать вопросами. Однако рассказ журналиста был настолько исчерпывающим, что вопросов и не появилось. Всеволод Никанорович увидел, как обрадован Сорокин новостями, и для продолжения разговора поведал ему о своей идее написать поэму о еде и декламировал отрывки, при этом каждый из отрывков он сопровождал рюмкой водки, которая могла в могучее тело журналиста вливаться в неограниченных количествах.
………………………………………Конечно, всему своё время,Но правдою трудно нам жить.Лишь сытыми можем мы зреньеНа всё любопытно острить.С стаканом раздавшись на креслах,С кипучим довольством в груди,С приятною тяжестью в чреслахНа мир ты теперь погляди…А Михаил Капитонович своих сил не рассчитал.
Он стоял на тротуаре, вокруг громоздились слабо светившие окнами дома, которых он не узнавал. Он посмотрел направо, потом налево, потом повернулся кругом, пошатнулся и опёрся рукой о шершавую стену. Он не понимал, с какой стати у него в голове вертелось: «С стаканом раздавшись на креслах…» – мозг сам что-то декламировал, и тут Михаил Капитонович вспомнил грузную фигуру напротив – раздавшуюся в креслах. «Это этот… – Он забыл фамилию, она вылетела из головы. – Ну как его?» Он нашарил в кармане папиросы, спички и попытался закурить: «Иванов! – вспомнил он. – Нет, Иванов… У него ещё лёгкая фамилия и трудное имя… А кто это сказал: «лёгкая фамилия и трудное имя»?.. Кто-то это сказал… про Иванова…» Ветер задувал огонь, Михаил Капитонович поворачивался, его шатало, он схватывался за стену дома и снова пытался зажечь спичку.
– Што, барин! Куда тебе? – вдруг услышал он.
Михаил Капитонович спрятал спички, передвинул в угол рта незажжённую папиросу и попытался вглядеться, кто это его окликнул и его ли, для этого он опёрся спиной о стену дома.
– Куда? А в тюрьму! – почему-то сказал он, хотя ему надо было в контору, он мог в ней ночевать ещё две ночи.
– Прямо-таки в тюрьму? – Кучер, сидевший на козлах пролётки, помахивал хлыстом. – А можа, не в тюрьму, а ищо куда? Што ж сразу в тюрьму-то?
– А и в тюрьму! – упрямо выговорил Михаил Капитонович. – А почему не в тюрьму?