33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Сорокин полез в карман за карандашом.

– Не надо, я всё зарисовал… Давайте обойдём плато…

Они встали и пошли по краю – поляна, на которой они находились, она же плато, примыкала к заросшей лесом вершинке, они обошли её и вернулись обратно.

– Отсюда до пещеры, до входа, по прямой метров сто – сто двадцать. Пулемёт достанет кинжально, а наверх они не полезут, поэтому путь у них только один… Штин достал часы.

– Ого, уже три с четвертью, а чувствуете, как тепло? Давайте-ка будем поторапливаться в обратный путь!

Сорокин, занятый осмотром, не заметил, что весь вспотел – солнце грело по-летнему.

– Ну что? Нагляделись? Если да, у нас есть пять минут наломать багульника, и в путь.

Когда они вернулись в долину, вода в ручье плескалась у Дуката под самым брюхом.

– Всё! – выдохнул Штин, как только расступилась тайга и ручей заклокотал налево под склоны сопок. – Думаю, к шести будем дома! Одинцов, должно, будет шибко ругаться! Оч-чень серьёзный мужчина!

Заждавшийся, судя по угрюмому виду, Одинцов не ругался, он молчал и сопел. Янко сидел в углу на лавке и, казалось, весь бы вжался в угол, если бы смог.

Одинцов накрывал на стол и смотрел на Штина.

Штин снял казакин, его белоснежная сорочка, когда попадала в лучи заходящего солнца, сияла. В избе было одно большое окно на запад и одно поменьше на север. Окно на север упиралось в забор, а окно на запад смотрело в открытые ворота подворья. Солнце садилось за хребтом дальних сопок, и его последние лучи резали прямо через ворота в окно.

Штин осмотрел стол, пошёл к стене, повесил ремингтон, плётку и маузер, потом подошёл к корчаге и долго пил воду, потом стал искать в карманах казакина папиросы, потом закурил и, наконец, сел, на Одинцова не посмотрел. Тот кашлянул. Штин потянулся к бутылке с самогоном, тогда Одинцов подскочил, ухватил её за тонкое горлышко и под дно и стал наливать, сначала Штину, потом Сорокину. Когда Одинцов налил, Штин сказал:

– А я ведь тебя учил, сукина сына, сначала наливать гостю!

Потом он перевёл взгляд на Янка – тот глядел из своего угла – и сказал ему вкрадчивым голосом:

– А ты, хлопче, выдь и вытри лошадей, – и неожиданно так громко ударил ладонью по столу, что все вздрогнули. – Гэть! Иванэ, мамкин сын!

Парень, не сводя глаз со Штина, подскочил и стал красться к двери.

– Да насухо, насухо! Приду, проверю! Зразумив?

– Зразумив, дядько… – еле вымолвил Янко.

Только после этого Штин посмотрел на Одинцова.

– Ждёт?

– Ждёт!

– Иди! Завтра чтобы был не позже восьми!

– А вы…

– Не извольте беспокоиться, мы к завтраку будем готовы, господин Одинцов! В восемь!

Они остались вдвоём. Стол был накрыт богато: парила картошка, зеленели солёные огурцы, глянцем отливали грибы и розово-оранжевая рыба, благоухал запечённый в печи фазан…

– Однако мы должны были очень проголодаться, а, Мишель? Так, приступим?!

Но, несмотря на голод, они утолили его быстро, и дело дошло до таёжных заварок.

– Одинцов женился, – неожиданно, после некоторого молчания, произнёс Штин.

Сорокин как-то хотел проявить по этому поводу радость, но Штин выставил вперёд руку:

– Не торопитесь! Уже в третий раз! И каждый раз норовил, подлец, с венчанием! И замечу я вам, ни одного скандала, прямо-таки – сэр Роберт Лавлейс! Султан турецкий! И девки-то хороши! Но самое удивительное – они между собою ладят! Представляете? Все трое! И вот это всё, – Штин обвёл рукою стол, – от них троих! От одной грибы и медовуха, от другой рыба, от третьей картошка и так далее… Сам он в огород или в тайгу ни ногой… Не моё это, говорит, дело! Кашеварит, правда, сам!

«Вот бы его к Суламанидзе!» – пришла в голову Сорокину невольная мысль.

– …И изрядно! Моего здесь – только фазан, кстати, вчера подстрелил пять штук!.. Еле его спас от их отцов и братьев! Так даже и не я спас, а они! Вот такие дела, Михаил Капитонович!

Сорокину было нечего сказать, он только снова увидел Одинцова, как будто бы тот стоит прямо тут, и рассмеялся. Рассмеялся и Штин, и вместе они смеялись и наливали друг другу под отменную закуску.

– И вот ещё что! Тут живут корейцы, несколько семей, так что он удумал, он научился у них готовить папоротник, отличное блюдо, прямо чистые грибы…

Заканчивали чаем и папиросами, и в дверь тихо постучали.

– Вы тут наслаждайтесь, – вставая, сказал Штин. – А я пойду посмотрю, як там Иванэ распорядился с лошадьми, только не засните, нам ещё предстоит разговор.

Сорокин остался один и стал вспоминать сегодняшний день. Как же тут хорошо, думалось ему: тайга, свежий воздух, столько вкусной еды, чудесная медовуха, а Одинцов! «Ох и наплодит он тут смолят!» – как-то Штин обмолвился, что его денщик из Смоленской губернии. Мысль о «смолятах» перескочила у него на выпускниц Смольного института благородных девиц. «Смолят и смолянок!» – подумал он и вспомнил галерею портретов выпускниц Смольного института работы Левицкого. Это рассмешило его ещё больше. «Глянуть бы на них! Маньчжурские смолянки! Всё же любопытно!»

Элеонора сдвинула каретку, прокрутила валик и прочитала последнее предложение: «После убийства Распутина события в Петрограде стали нарастать, но незаметно для обывателей и политиков». Ей не понравилось. По смыслу всё было правильно, однако что-то было не так. Не вытаскивая листа, она зачеркнула предложение и пошла к окну.

Был полдень 28 апреля.

Они с Джуди приехали на побережье Ирландского залива на конечную станцию железной дороги в Холихэд западнее Манчестера сегодня в 6 часов утра. У начальника станции спросили, где можно остановиться на две недели, и он пригласил их к себе, сказав, что у него есть для гостей отдельный уютный домик недалеко от берега моря. Поскольку это был единственный поезд в течение суток, он сам же вызвался подвезти и пригласил в коляску. Багажа у них было немного: три чемодана и портативная пишущая машинка.

Домик порадовал Элеонору и огорчил Джуди. Он был мал, неказист и, построенный из дикого камня и накрытый бурой черепицей, казался холодным, однако внутри оказался уютным, с кухней и тремя под низким потолком комнатами, расположенными вокруг камина, топившегося из гостиной.

Когда-то давно, ещё в России, ей именно так представлялось место, где она будет писать книгу: «…незаметно для обывателей и политиков», – повторяла она предложение и смотрела на ровный, поросший яркой зеленью понижающийся просторный берег и море.

«Я приехала в Петроград через три недели после убийства Распутина и разговаривала с журналистами и дипломатами. С русскими я тогда ни с кем не была знакома. – Она вернулась к камину и стала греть о его тёплую шершавую стенку ладони. – Все, с кем я говорила… для них убийство Распутина было неожиданностью, но!.. Всё! Я поняла!» Она села за стол: «Надо так: «Патриотические слои русского общества давно мечтали избавиться от влияния Распутина на Императорскую семью. Однако его убийство было неожиданностью, и оно было сравнимо с первым подземным толчком грядущего землетрясения, но ни среди политиков, ни тем более среди обывателей не обозначился человек, который мог бы правильно оценить влияние этого убийства на ход дальнейшей истории России. Казалось, что свершилось долгожданное и справедливое возмездие, оно исправит всё то неправильное, что было допущено во внутренней и внешней политике, и дальше всё будет развиваться так, как этого ожидало общество: победы на войне, успокоение и консолидация внутри страны. Никто не смог распознать невидимых, но нараставших перемен».