33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– Нет! – неожиданно для себя сказал Сорокин.

Шнейдерман в зеркало глянул на намыленного Сорокина. Он срезал с его щёк щетину и вытирал бритву о висящее на плече полотенце, молчал, долго, потом вздохнул и сказал:

– А я вас понимаю!

Сорокин удивился. Сначала он удивился себе, такому своему решению, а теперь Шнейдерману.

– Не смотрите на меня, как будто бы я на ваших глазах умер и сразу воскрес, я не Иисус! Разве Изя не стал вам другом? Старшим братом? Он рассказывал мне, что проникся к вам, как к младшему брату! Или он ошибался?

«Боже мой! Как он всё точно объяснил, этот старый еврей, – старшим братом!» Михаил Капитонович ни разу не подумал об этом за те недели, когда они с Ивановым были вместе, когда тот распекал его за пьянство, хвалил за сообразительность и образ мыслей, вполне пригодный для сыщика; когда они обедали, когда «обмозговывали» планы, когда Иванов давал ему короткие уроки юриспруденции, когда… а Сорокин даже не заметил, что так сблизился с этим человеком.

Он посмотрел на Шнейдермана и твёрдо ответил:

– Не ошибался!

– Ну вот! Я же говорю, что я вас понимаю… Просто вы не хотите видеть его мёртвым. Уверяю вас, что и он тоже! И не надо ему мешать! Сейчас он объясняется со своими родителями. Они наверняка не довольны, что встретились с ним так рано! Я тоже не пойду на кладбище, хотя евреям туда вход не запрещен! Я тоже не хочу видеть его в гробу. И он со мной согласится! И что вы будете делать дальше?

– Сейчас пойду…

– В Иверскую!.. Конечно, куда же ещё идти офицеру?.. Он мне рассказывал, что вы – фронтовик! Идите, идите, помолитесь за его блуждающую душу, а я помолюсь в синагоге, там его не любят, но помнят! И какое мне дело до тех, кто его не любит?.. А вы с ним где-нибудь обедали… вместе?

– Да! В «Лотосе»!

– На Участковой?

Михаил Капитонович кивнул, и Шнейдерман взвился:

– Осторожно, молодой человек, я вам сейчас чуть не отрезал ухо! Нашёл где обедать! Он никогда не заботился об еврейских парикмахерах…

Сорокин смотрел на Шнейдермана.

– Что вы смотрите? Вы видели, сколько заведений открыли на Участковой японцы? Не видели! Такая конкурэньция! Конечно, разве кому-то есть дело до еврейских парикмахеров? Нашёл где обедать! Приходите на Китайскую, там есть заведение Каца, «Миниатюр», знаете?

Сорокин помотал головой.

– Что вы так мотаете головой, или я брею лошадь?

Через зеркало Сорокин смотрел на суетливого, толстого и рыхлого, лысого, с грустными глазами Шнейдермана, такого не похожего на высокого и стройного, с умными глазами Иванова, и чувствовал, что под ним как будто бы нет ничего твердого и прочного, он как будто бы плыл, и не за что было ухватиться, потому что Иванов и Шнейдерман сейчас были – один человек. Он тряхнул головой.

– Если вы будете вести себя как конь, то, когда я вас всё-таки побрею, вам придётся заржать!!! Если только ваша голова ещё будет на месте. – Шнейдерман бросил бритву в таз. – Тут одно горе, так будет два!..

– Извините! – Михаил Капитонович попытался сосредоточиться.

– Конечно извиню, и придётся это делать, пока не закончу! Так вы придёте к Кацу… после Иверской?

Сорокин побоялся кивать и только моргнул.

– Только, должен вас предупредить, мне ещё нужно в американское консульство за визой, а там сами знаете, какая очередь, но мне вроде повезло. Так что я могу немного опоздать.

Когда Сорокин наконец вышел из парикмахерской, его лысую голову и босое, как выразился Шнейдерман, лицо обдало холодным ветром. Михаил Капитонович увидел на противоположной стороне улицы шляпный салон и пошёл туда.

В Иверской было пусто. На широко расставленных ногах уборщица пятилась задом и длинной шваброй чертила на мраморном полу округлые глянцевые полосы. Лицом к аналою стоял священник, и, когда под сапогами Сорокина заскрипел песок там, где пол ещё не был вымыт, он обернулся. Михаил Капитонович поклонился и пошёл к свечному прилавку. Он был здесь две недели назад, когда они с Ивановым заказывали поминки для Яшки. Священник встал рядом и перебирал маленькие листочки с написанными на них именами. Сорокин взял такой же листок из стопки на прилавке, нарисовал сверху крестик и написал «Илья». Священник присоединил его к другим.

– Вы хотите заказать службу за упокой души…

– …раба Божьего Ильи, панихиду… вот деньги…

– Положите в копилку…

Михаил Капитонович приложился к руке священника, священник перекрестил его, Михаил Капитонович сложил пополам несколько купюр и сунул их в узкую прорезь копилки. Священник вернулся к аналою. Михаил Капитонович взял четыре свечи и пошёл к Распятию. Он зажигал свечи и ставил их: «Маме, папе, Ванечке, Илье Михайловичу…» – и тут у него в голове возник целый список людей, которым надо было бы поставить свечи за упокой. Он смотрел на огоньки, их клонило сквозняком, то вправо, то влево, и увидел мёртвых пограничников на заставе, от которых удалялись казаки, увидел котёнка с красной ленточкой на тонкой шейке, женщину, лица которой он не видел, потому что не знал её живой, но он знал, что это – Екатерина Григорьева, двоих рабочих с лесосклада, русского и китайца, задавленных бревном; он увидел Гвоздецкого, Яшку, увидел задушенного китайского полицейского, увидел конского «дохтура» Селиванова, последним он увидел застреленного им Огурцова. «Лёгкой жизни ты просил у Бога… – вспомнил он. – И это всё, что ты знаешь? Это всё, что ты можешь, – вместо молитвы?..»

Снова рядом оказался священник, он стал собирать свечные огарки, и на его груди около наперсного креста сверкнул совсем маленький, как игрушечный, георгиевский крестик с веточкой.

«Война!.. – подумал Михаил Капитонович. – Вроде ты закончилась!.. А сколько людей погибло на глазах в этом мирном городе… всего лишь за полгода! На войне не всегда знаешь, кого убили, даже если рядом, а тут… – И внезапно пришла мысль: – Ненавижу этот город».

Через несколько минут после того, как он ушёл, на его месте встали Моня и Ноня, они поставили каждый по свече и долго молились, не шевелясь и не утирая слёз.

1924 год. Весна

«Здравствуйте, дорогая Элеонора!

Пишу Вам в поезде. Вчера встретили Православную Пасху. Сегодня 28 апреля, и я еду к своему товарищу, повидать его и разговеться. Мы с ним давно не виделись. В последний раз он приезжал осенью, всего лишь на один день, и мы отпраздновали целых два замечательных события – крестины и помолвку, и даже некогда было поговорить. А сейчас я еду к нему в…» – Михаил Капитонович задумался: «В командировку… или наврать, что в отпуск?» Вагон дёрнуло, сломался грифель, он свернул лист, положил его в карман и вышел в тамбур.

«Зачем ей эти подробности? – думал он. – В командировку или в отпуск, какая разница?» Он пристроился около запотевшего окна и стал протирать его рукавом. В тамбуре было прохладно, поэтому, как только открывалась дверь и из натопленного вагона кто-то выходил или входил, окно сразу запотевало. Рукав намок и размазывал испарину по стеклу.

«В отпуск!» – решил он и закурил.

Около противоположной двери спиной к стенке сидел молодой крестьянский парень с мешком на коленях и дымил самосад. По тому, как парень бессмысленно смотрел перед собой, Михаил Капитонович понял, что тот разговелся основательно. Михаил Капитонович ему позавидовал, он разговеться толком не успел, хотя несколько визитов нанести удалось.