419

Ннамди оглянулся на отца.

Все мечтали пойти к нефтедобытчикам. Ходили слухи о работниках из других деревень — героях фантастических сказаний о богатстве и роскошных двухэтажных домах в Портако. Работа на нефтяников — это твердая валюта, медпомощь, распахнутый мир. Отец Ннамди почувствовал, как вздрогнула земля. Сын вернется с собственными сказками, принесет знание, сможет посоветовать остальным, как лучше поступать с ойибо. А он отец — решать должен он.

— Ну как? — спросил голландец.

Отец Ннамди кивнул.

Вот вам сказка о том, как Улыбка стал Шелловцем.

54

Они пришли назавтра, построили молодежь в шеренгу, провели беглый медосмотр: глянули, нет ли стригущего лишая, сунули внутрь деревянные депрессоры, посветили фонариками в горло, в уши, проверили волосы и глаза. Никого не отбраковали. Загрузили молодежь в пикапы и увезли. Родные и друзья проводили эту неторопливую процессию по деревне, но прощание вышло сдавленное — негромкое, безрадостное. И беспечальное. Просто отъезд.

Долгая ухабистая поездка по Дороге в Никуда, затем в сетчатые ворота и вниз по пирсу, где поджидал пассажирский катер. Парни гуськом зашли на борт, в трюм, уселись рядами — а Ннамди остался на палубе.

— Качать будет, — предупредил капитан, забираясь в рубку. — Вымокнешь.

— Это ничего, — улыбнулся Ннамди.

Катер отошел от берега — Ннамди вбирал ветер, глотал воздух, задыхался от восторга. Он рос посреди затонов далекого моря, глядел, как оно проталкивается в мангровые болота, чувствовал соль в морской рыбе, за поворотами реки мельком замечал некую огромность. Деревенские рыболовы держались поближе к берегу, редко выходили в открытое море — слишком опасно, мало ли что. Но сейчас катер свернул в широкий ручей, затем в канал еще шире — и море распахнулось перед Ннамди крыльями цапли.

Катер направлялся к Бонни-айленду, что нечетко распластался в скоплении огней. Чем ближе, тем больше деталей. Вырисовались приземистые серые глыбы — оказались цилиндрическими резервуарами. Из тумана проросли железные башни. Появились нефтеналивные танкеры — гортанно заревели, требуя сырца.

Катер миновал прибрежные нефтяные платформы — плавучие города света; сверху поплевывал дождь, Бонни-айленд разрастался.

Катер заглушил моторы, заложил вираж, заскользил к берегу. Ннамди разглядел ограждения и вышки вокруг громадных резервуаров, барачное убожество. Ннамди и прочим, однако, развалюх не полагалось. Катер скользнул через ворота в шлюз — ворота закрылись за ними, впереди открылись другие.

Бонни-айленд в устье Дельты — конечный пункт Транснигерского трубопровода. Здесь сплетались все нити — здесь нефть разливалась по пустым танкерам.

Первый холодок кондиционера Ннамди запомнит на всю жизнь. Точно дувой-йоу холодом дохнул. Ннамди и прежде ощущал это касание ледяного воздуха — так дышали холодильники на деревенском рынке, где генератор, хрипя, гремя и кашляя, хранил питье в прохладе, уберегал овощи от увядания. Но в закупоренных строениях Бонни-айленда кондиционирование — не просто хладный шепоток; от него никуда не деться. Голые коридоры, гладкие, как стекло. Световые трубки, не обсиженные насекомыми. Спальни с койками; странная, лишенная текстуры пища на подносах с ячейками. Москитные сетки не нужны — задумав отыскать дорогу в спальни через лабиринт коридоров, любой москит помрет в пути от истощения.

На Бонни-айленде Ннамди разбирал и собирал моторы. Смазывал подшипники, чистил шестерни, менял приводные ремни. Толком ничего нового — многому он уже научился, глядя, как отец уговаривает недужные деревенские генераторы потерпеть еще денек.

У других парней дела складывались похуже. Ряды их постепенно редели. Одного за другим переводили с обучения у механиков на ручной труд. Одних в охрану, других в уборщики. Кое-кто целыми днями только и делал, что пол подметал. Некоторых послали аж в Портако — там они косили газоны в домах нефтяных начальников или таскали грузы с судов на причалы и обратно.

Но в Ннамди нефтяники разглядели потенциал. Он единственный из деревни, как и было обещано, закончил обучение. А после Бонни-айленда его отправили в сейсмическую партию — вгонять буры в слякоть, сверлить дыры в мокрой земле, размещать заряды, прихлопывать сверху грязью, потом быстренько разматывать шнуры и, отчаянно потея на жаре, пятиться в укрытие. Заряды подрывали техники-ойибо, взрывы скорее ощущались, чем звучали, а Ннамди обтирал лицо и глотал эту странную, без вкуса и запаха, воду из бутылок.

Партия трудилась далеко от деревни Ннамди, но все равно посреди территории иджо, а значит — под вооруженной охраной. На местах взрывных работ собирались толпы, угрожали смертью Ннамди и остальным. Местного диалекта он не знал, однако смысл ясен. «Предатели! Мы выясним, где вы живете, выследим, убьем, убьем ваших родителей, всю вашу семью порешим». Охранники стреляли поверх голов, и Ннамди больше не вздрагивал.

Когда стажировка в сейсмической партии закончилась, Ннамди перевели на станцию техобслуживания, где он смазывал насосы и наполнял дизельные баки. Выучил новые значения старых слов. Сырец из Дельты, как выяснилось, ценился, поскольку он «сладкий» и «легкий». Брызги сырца попадали на язык, и Ннамди знал, что сырец отнюдь не сладок; сырец пропитывал комбинезон, размазывался по коже, и Ннамди понимал, что это не называется «легкий». Здесь, однако, «сладкий» означало «низкосернистый», а «легкий» — «однородный, проще перегонять, чем всякую песочную жижу», даже саудовский сырец, который, презрительно сообщили Ннамди, очень «вязкий». Он видел, как нефтяная пленка в Дельте покрывает все, что попадется, удушает лагуны, сбивается в густую тину вдоль полосы прибоя. Но в нынешнем зеркальном мире густая однородность сырца превращала его в вожделенное сокровище.

И еще в Дельте нефть залегала неглубоко. Иногда выбулькивала наружу сама по себе.

— Не нужно копать глубоко, — объяснил Ннамди инструктор-ойибо. — Сунь соломинку — нефть и потечет. У нас это называется «экологично». У нас в Америке очень строгие экологические законы, и в Европе тоже. — Он засмеялся. — Там бы нам такого не позволили. «Бонни лайт» очень востребован. Чистый сырец, оттого у нас все за ним и гоняются.

Ннамди рос, его повысили до полевой партии — под серьезной охраной носиться на моторках по притокам и мелким ручейкам, проверять трубопроводы до самых скважин и насосных станций, лазать по лестницам, искать поломки. Не самая сложная работа — проверять давление и течение, ставить галки в квадратиках списков. Повсюду были розовые лица. Ннамди они как будто гордились:

— Из какой-то глухомани, с дальнего ручья, а гляньте как вкалывает!

Ночами, лежа на койке в общей спальне, Ннамди грезил, а когда просыпался, на языке был вкус перечных похлебок, лунных сказок.

Он копил деньги. Скопил целую кучу. Хватало залить нормальным цементом пол в родительском доме, даже купить новый генератор, чтоб отцу не латать больше старый, или огромный пузатый холодильник, чтоб мать запасалась фантой и крошеным льдом, продавала бы всей деревне. Купила бы новый разноцветный платок и огромный котел для перечной похлебки, и козу на убой, и новый радиоприемник, который не рукояткой заводится, а работает от автомобильного аккумулятора, и еще хватило бы на воскресный костюм отцу, раз уж мать порой таскает его в церковь, и на футбольный мяч для школы. Ннамди мечтал и засыпал с улыбкой.

Но потом загорелась река, и все переменилось.

55

Как и все деревенские рыболовы, отец Ннамди теперь рыбачил в заболоченных ручьях, где в загаженной воде прятались хищники и паразиты. Однажды за что-то зацепился, дернул и поскользнулся. Выскочил из воды, отплевываясь, залез в лодку, отер илистую воду с глаз.

Этого хватило.

Тонкий червь поселился у него в крови, добрался до зрительного нерва. Отец ослеп, лишился рассудка, заблудился и затем утонул.