419

— Кто здесь?

Горничная? Радио на минимальной громкости — слышно только в полной тишине?

Ничего подобного. Улыбка, а к ней прилагался юноша. Сидел в кресле у окна, в полумраке, под новорожденной луной. В руках нож для писем — впрочем, нет, не нож.

Лора Кёртис провалилась в мир иной, в фальшивый мир, сотворенный не без ее участия.

«Мисс Пурпур, в спальне, пестиком для льда».

— Добрый вечер, мэм.

107

Брат-фармазон наклонился так близко, что Ннамди чуял каждый выдох, приторную вонь липкой крови в легких.

— Рыбу острогой забивал? — спросил Иронси-Эгобия.

— Конечно, брат. Я ж из Дельты, мы с малолетства рыбу забиваем.

— Да уж. Здесь то же самое. Раз-два, в жабры, рвануть посильнее, пускай течет. Раз-два — и что ни захочешь, все твое. Ларек на рынке, инструменты, будущее твоего ребенка. А за это с тебя только одно: раз-два и пошел.

«Все, что нам нужно». Ннамди кинул камушки, попросил наставлений, но ответа не получил. Он совсем один.

И эта ойибо тоже.

108

Лора — в горле пересохло. От голоса остался шепот:

— Это из-за денег?

Улыбка погрустнела.

— Всегда из-за денег, мэм.

Юноша, похоже, примирился с тем, что сейчас произойдет. Давно сидит в темноте, нервозность, страхи — все рассеялось. Осталось одно: он, она и то, что необходимо сделать.

Лора заговорила, голос дрогнул:

— Вас Уинстон прислал?

Он вроде удивился:

— Какой Уинстон?

— Мой… деловой партнер.

— Нет, я здесь не поэтому. Прошу вас, мэм. — Он указал на кресло. — Я хочу рассказать вам сказку.

109

Пальмовое вино, лунный свет. Сонные дети и сказка внутри другой сказки, длинной.

Отец Ннамди баюкал детвору:

— Жил-был охотник, и было у него много друзей. Все его любили. Любили его вино, и еду, и пляски. Но еще больше им вот что нравилось: охотник всегда платил. Охотник платил за всех. За пальмовое вино, за перечную похлебку, платил барабанщикам, платил музыкантам, и за сласти тоже. Когда все уже уставали, он продолжал танцевать. Всем охотник нравился, и он жил так себе да поживал, а потом в один прекрасный день у него, увы, кончились деньги. Тогда он сказал своему другу: «Дай мне, пожалуйста, двадцать кобо, я куплю кукурузы». А друг ответил: «Не дай, а одолжи». И в залог друг потребовал у охотника ружье. «Когда расплатишься, я тебе ружье верну». Охотнику нужно было ружье, чтобы поохотиться на зверей, продать их на рынке, заработать денег и вернуть другу двадцать кобо. Однако друг заупрямился. Забрал ружье и сказал охотнику: «Завтра утром приду к тебе за деньгами. Если не вернешь, заберу себе ружье навсегда». Тогда охотник пришел к своему другу леопарду и сказал: «Мне нужно вернуть двадцать кобо, помоги мне, пожалуйста». Леопард согласился одолжить охотнику деньги, но сказал: «Приду завтра утром. Не вернешь деньги — заберу, что захочу». Охотник побежал к своему другу козлу и попросил денег, чтоб вернуть леопарду. Козел ему одолжил, но тоже сказал: «Приду за деньгами завтра утром». Охотник пошел к дикому коту — одолжить денег, чтоб вернуть козлу то, что взял, чтоб вернуть леопарду то, что взял, чтоб уплатить своему другу. «Приду завтра утром, — сказал кот. — Если не выйдешь ко мне — заберу, что захочу». Тогда охотник попросил у деревенского петуха денег, чтоб вернуть коту то, что взял, чтоб вернуть козлу то, что взял, чтоб вернуть леопарду то, что взял, чтоб уплатить своему другу и вернуть ружье. Петух денег дал, но тоже сказал: «Приду на заре. Не вернешь денег — заберу, что пожелаю». И охотник согласился. Но наутро он проснулся раньше всех и рассыпал перед домом по земле остатки кукурузы. А потом спрятался за деревом и стал ждать. Вскоре пришел петух — закукарекал, потребовал денег. Увидев, что охотника нет дома, петух сказал: «Ладно, тогда кукурузу съем». Стал он клевать кукурузу, но тут пришел кот и, увидев, что охотника нет, решил в уплату забрать петуха. Пока он жевал петуха, пришел козел. Разозлился, что охотник ушел и с ним не расплатится, забодал кота, забросил его в лес, и кот там издох. Козел заблеял, потребовал денег. Но уже появился леопард. Услышал, как блеет козел, и пришел к самому дому охотника. Увидел, что охотника нет, кинулся на козла и забрал его в уплату. А пока леопард ел козла, пришел друг охотника с ружьем. Увидел леопарда, тут же прицелился — бабах! — и убил леопарда насмерть. Тут охотник выскочил из-за дерева и сердито закричал: «Ты убил моего друга леопарда! Ты за это заплатишь!» Друг испугался и стал просить прощения: «Я ж не знал, что леопард твой друг! На, забери ружье. Твой долг уплачен. Отпусти меня». Когда друг ушел, охотник освежевал леопарда, поджарил мясо, а шкуру продал на рынке. Тем дело и кончилось.

110

— Вам не кажется, мисс, — сказал Ннамди, — что всем было бы лучше, если б друг охотника не забрал ружье? Не требовал бы денег так настойчиво?

Когда Лора заговорила, голос ее был слаб — почти растворялся в воздухе:

— Я ничего плохого не сделала.

— Почему вы, мэм, тут безобразничаете?

— Из-за отца.

— Вас послал отец?

— Нет, он погиб.

— Сочувствую. Мой отец тоже. Ваш как погиб?

— Упал.

— А мой утонул.

— Не упал, — сказала она. — Его столкнули.

— Моего тоже.

Лишь сейчас она разглядела, какая красивая у него улыбка. Различила в ней чуточный шанс. Если удастся наладить с ним контакт…

— Мне очень жаль, что с вашим отцом так вышло, — сказала она. — Мы с вами оба, похоже, настрадались.

Но он только изумился:

— Мой отец — вот он страдал. Я очень грустил. Но умер-то он. Скоро моя жена родит, я сам стану папой. У вас есть дети?

Она покачала головой.

— Очень плохо, мэм. Иначе вы бы поняли, что сейчас произойдет. Мой отец говорил, родитель должен спросить себя: «Ты готов умереть за своего ребенка?» И пока не ответишь «да», ты не готов заводить детей. Но я думаю, есть проверка посильнее: «Ты готов за своего ребенка убить?»

— Не надо, — сказала она. — Это лишнее.

— Каждый день, — сказал он, — я смотрю, как дети копаются в мусоре. Горы мусора, мэм. Мой ребенок не будет ползать в отбросах. Любой отец этого хочет. Чтоб его дети не рылись в мусоре.

— Подождите, нет, не надо. Слушайте… вот. У меня тут… — Она вытащила из кармана стодолларовую купюру. Впервые развернула, протянула ему; руки тряслись. — Сто долларов. Возьмите, пожалуйста. Это подарок. Я… я не пойду в полицию, я не пойду в КЭФП, я поеду домой. Пожалуйста, отпустите меня домой.

— Подарок?

— Подарок.

«Раз, два, туда-обратно, пускай стечет — и пошел. Обыщи номер, изобрази ограбление, пооткрывай ящики, вещи раскидай. Только проверь, умерла ли».

— Не надо, — сказала она, увидев, как изменилось его лицо. — Нельзя так. Я… я беременна. — Больше козырей у нее не осталось.

Это сбило его с толку.

— Вы ждете ребенка?

— Да. Только сегодня узнала. Убьете меня — и моего ребенка убьете.

Ннамди улыбнулся:

— Я бы вас от всей души поздравил, мэм.

— Спасибо.

— Но мы оба понимаем, что вы не беременны. Вы хитрите, мэм. По четыре-девятнадцатой меня лечите. Мы же оба понимаем.

111

Амина ждала на лестнице со сменой одежды для Ннамди. Но когда он появился, на нем не было крови. Чисто убил? Или не убивал? «Коли так суждено, мы исчезнем, но мы уйдем, обнажив мечи».

— Вот, — сказал он, сунув деньги Амине в ладонь. — Сто долларов. На повитуху, на пеленки, на вентилятор, на колыбель.

— А ойибо?

— Ее нет.

— Насовсем нет?

— Скоро не будет. С утра пораньше улетит и не станет безобразничать. Поклялась душой своего отца. — Он задыхался.

— Но фармазон спросит…

— Кроме нас, никто не знает. Скажем пахану, что она не пришла. Скажем, что уже уехала. Прячь деньги скорее, чтоб не нашли.

Он мчался по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и за ним мчалось эхо его шагов. Он ответил на свой вопрос. Он может умереть за своего ребенка. Но не желает за него убивать.

На бегу он кинул пестик для льда в прачечный желоб, и пестик загрохотал о металлические стенки. Найдут вечером в груде постельного белья перед стиркой, но уже будет неважно.

Ннамди поджидали в вестибюле.

Едва за юношей щелкнула дверь, Лора трясущимися руками накинула цепочку. Парализованные ужасом пальцы задвинули засов.

Никак не вздохнуть, паника волнами. Дрожа, она позвонила консьержу, сказала:

— Меня только что ограбили. Он спускается. Скорее. Может, еще поймаете.