419

Она и сама больше часа прождала в передней Международного делового экспортного клуба, пока наконец не появился Тунде и не дернул подбородком — пошли, мол. Тяжелые двери, одна за другой, под угрюмыми взглядами, все глубже в обиталище теней.

Иронси-Эгобия ее ждал. Обошелся без любезностей:

— Чего тебе?

— Пожалуйста, — сказала она, в ладонях протягивая ему сто долларов. — Пожалуйста, сэр, отдайте его мне.

«Но весь народ стал кричать: отпусти нам Варавву». [60]

60

Лк. 23: 18.

— Он был вор и враль.

— Мечтатель, сэр.

— Прорицатель, колдун.

— Мальчишка. Просто мальчишка.

Иронси-Эгобия покосился на ее живот:

— Иногда и до мужчины дотягивал. — Наклонился ближе, сверлил ее взглядом, пока она не отвернулась. — Он. Был. Вор.

И лишь тогда она расслышала прошедшее время. Мир ее покачнулся, посыпался — глиняные стены оседали в песок.

От ярости Иронси-Эгобия вновь закашлялся, заткнул приступ измаранным платком.

Амину трясло.

— Прошу вас, вот деньги. Пожалуйста, отдайте его мне.

Но отдавать было некого.

— Он доблестно умер, если это тебя утешит. Умер доблестно и похоронен по ритуалу. — Вранье. Тело Ннамди, обожженное и изрубленное, спустя несколько дней всплывет в Лагосской лагуне и испортит вид из окон в нескольких красивых домах на острове Виктория. Проболтается в воде с неделю и сгинет. Распадется, уплывет с приливом — кто его знает. Но до того дня жители Виктории предпочтут штор не открывать.

«Ничего мне не оставили, даже костей».

— Забери деньги, — великодушно отмахнулся Иронси-Эгобия. — Мальчишка за них жизнью заплатил. Тунде, отвези ее домой.

Она попыталась встать, но ноги подломились — пришлось ее поднимать. «Совсем опустела, даже слез нет». Она снова пошатнулась, давилась каждым вздохом. Не такую сказку ей надлежало прожить. «Солнце на серебре». Не такую.

Утрата требует расплаты. Амина обернулась к Иронси-Эгобии, прорыдала:

— Ойибо. Пусть умрет. Ей нельзя жить.

Эта батаури, эта ойибо с кипяченым лицом, несуразная, неуклюжая гостья, явилась в дом, разломала мебель, хочет уйти, не заплатив. Нельзя, чтоб ойибо изуродовала сказку и ушла невредимой. Утрата требует расплаты.

Когда Иронси-Эгобия заговорил, голос его был невозмутим до мертвечины:

— Не психуй. Она умрет. Слово даю.

120

Лора проснулась от звона колоколов.

Возле аэропорта в Икедже, по всему Лагосу, по всей Южной Нигерии и по всей Западной Африке женщины торопливо наряжались по случаю воскресенья — замысловато повязывали платки, изящным па заворачивались в юбки, покрывали плечи шалями, как положено. Мужчины облачались в парадные сорочки и воскресные пиджаки. Мальчишки застегивали жилетки, девчонки поправляли ленты и атласные банты; их манили птичьи переливы воскресных колоколов.

За ночь на автоответчике скопились сообщения от Уинстона. Столько сообщений, что пришлось опять отключать телефон. Лора прослушала их, не вылезая из постели, — жалобные, возмущенные, сердитые, обиженные. «Моя жизнь в опасности. Вы это понимаете? Вы причинили много ужасного. Они убили мальчика. И меня убьют. Вы должны мне помочь. Мне надо бежать из Нигерии. Вы одна можете меня спасти. Все в ваших руках. Вы отняли у меня деньги — пожалуйста, не отнимайте жизнь. Мисс, умоляю вас». И так без конца. Вариации на тему.

Автоответчик голосил, пока Лора принимала душ. Когда вышла из кабинки, зеркало в ванной запотело. «„Шератон“? Я знаком с консьержем». Он и виноват. Это он убил юношу с прекрасной улыбкой, это не я .

Лора нажала «Стереть все» на телефоне и тем самым спасла Уинстону жизнь, о чем она, впрочем, не узнает. Те, кто явится проверять автоответчик и искать подсказки в номере, ничего не найдут.

Лора обозрела внешний мир через рыбий глазок в двери, прислушалась, глубоко вдохнула, выскочила в коридор и поспешила к лифтам.

Ей навстречу толкала тележку глубоко беременная горничная. Их взгляды встретились. Какая-то… знакомая горничная. Будто Лора где-то с ней уже встречалась давным-давно. А потом рассталась.

Горничная остановилась, закричала Лоре в спину:

— За чего?

Лора обернулась, огляделась — в коридоре больше ни души.

— Простите, что?

Горничная приближалась, в каждом шаге — гнев и печаль.

— За чего?

— Простите, я не… господи, кто ж вас так? — Это Лора увидела шрамы.

— Ты умереть должна, — сказала Амина. — Не он.

Эта батаури — глаза блеклые, кожа как вареная ягнятина, волосы как засуха — перепугалась и смутилась, увидев, что Амина плачет.

— Это ты, женщина, — сказала Амина. — Ты сделала. Мальчик в твой комната. Мальчик не убил. — Она ткнула себя в грудь. — Он был мой. Умер. За чего?

В смятении Лора и не услышала, как разъехались двери лифта, не увидела, как оттуда вышел мужчина, не заметила, как к ней зашагали лакированные туфли.

Консьерж.

— Мэм, мы за вас тревожились. — Он отогнал уборщицу, словно кошку бездомную, повернулся к Лоре: — Вы не подходили к телефону, я хотел вас проведать, глянуть, все ли хорошо.

— Все… все хорошо, спасибо. — Она оглядела коридор. Беременная со шрамами куда-то испарилась. Может, померещилась? — Я как раз спускалась. Как раз к вам.

Он улыбнулся — глаза не улыбнулись.

— Тогда, — сказал он, — поедемте вместе?

Он подвел ее к лифту, придержал двери. Нажал кнопку «Вестибюль». Двери заперли их в лифте.

— Поживете у нас еще?

Огоньки на панели отсчитывали этаж за этажом.

— Нет, я сегодня уеду. Вернусь за багажом и выпишусь. Мне понадобится такси до аэропорта.

— Ну конечно. Я вызову. Во сколько?

— Ну, в час? В час дня.

— Очень хорошо, мэм.

Двери открылись в вестибюле, и консьерж снова их придержал.

— В час дня, мэм. Вас будет ждать машина с шофером.

121

Час дня.

Тунде оглядел себя в дымчатой серости стеклянных дверей отеля. Всякий раз, когда они открывались, всякий раз, когда в них протискивалась стайка бизнесменов-ойибо в вихре кондиционированного воздуха, отражение исчезало. Несколько жизней назад Тунде начинал таксистом за рулем побитого «Пежо-504» на Акала, но форму никогда не носил и никогда не водил такой элегантный седан. Нынче в первый раз. Он сам себе улыбнулся — шоферской фуражке, куртке, отглаженным брюкам, — улыбнулся, а его отражение пряталось и вновь появлялось с каждым выходом, с каждым входом.