419

Было время, ее народ вырвал контроль над солевой торговлей у хауса и фула, даже у королевства Сокото, в своих руках держал всю сахельскую торговлю до самого Тимбукту. «Султаны Сокото страшились пыли наших лошадей».

Конники в краю медлительных верблюдов. Сахельские львы. «Мы были налетчики. Мы были купцы — независимые, вольные. Вольных стены не остановят». Она шла по Старому городу, и слова звенели в ней эхом. Но она не хуже прочих знала, что львы северных саванн давно исчезли, живут только в народных песнях и далеких заказниках. Прошлое старело, ее сородичи уходили прочь, и наконец прошлое обернулось историей, далеким шепотом, точно голоса за стеною.

«Счет богатству мы ведем скотом. Но было время, когда оно измерялось золотом».

На пустыре дети гоняли футбольный мяч — развевались одежки, — а бабки выбивали ночную пыль из свалявшихся ковров. Матери и дочери вручную отжимали белье на задних дворах, муэдзин все звал на молитву.

Вслед за потоком мужчин в белом она пришла на широкий двор. Территория дворца эмира. Ворота эмира, эта плита почета, выложены керамической плиткой; ее она тоже помнила — причудливое сплетение узоров знакомо ей, как ночная греза. Нижний двор еще в тени, но солнечный луч уже нащупал мозаику по верхнему краю, и глина сияла, будто подсвеченная вышивка. Будто ножны, инкрустированные драгоценностями.

— Вперед! Шевелитесь!

У ворот за толпою надзирала стража эмира, заскорузлые люди в алых халатах и тюрбанах. Юноши, поспешая мимо, пихнули ее в спину; она придержала канистру, успокоила себя, утешилась собственной незначительностью. Толпы проталкивались к мечети, повсюду шныряли ласточки. Мечеть — прямо напротив дворца; минареты и купол уже блистали солнцем.

Она сюда пришла не случайно, не просто так увязалась за верующими. Держась подальше от дверей, не желая преступать границы, она остановилась в узком проулке, где шаги и тела поневоле замедлялись. Поставила канистру на землю, застыла, сложив руки, выставив ладони, шепотом напоминая прохожим о том, что подаяние — столп веры ничем не хуже молитвы.

— Закят, [13] — шептала она. — Фаранте зучия. Закят.

Мужчины в широких шароварах и жилетах-размахайках шагали мимо — ткань чопорно бела, парадные такии плотно натянуты на головы. Большинство не слышали ее мольбы — или же притворялись. Кто-то морщился, кто-то злился. Но несколько добрых душ залезли в глубокие карманы, на ходу сунули ей несколько кобо или смятую найру — осторожно, чтоб не коснуться ее руки.

Трубный глас. Суета в дальнем дворе. Сам эмир пробирался из дворца в мечеть — еженедельная прогулка по людному двору, черный тюрбан плывет над толпою. О появлении эмира возвестила пушка — одинокий гулкий залп. Свита, стражники в алых тюрбанах, распихивали людей у него с дороги, а эмир складывал руки, принимал пожелания доброго здравия и долголетия, терпеливо кивал торопливым повествованиям о личных делах неотложного свойства, благосклонно улыбался. На один миг безумия ей захотелось пробиться сквозь давку, кинуться эмиру в ноги, просить милости; но толпа чересчур плотна, а она слишком ослабела. Скопище верующих потекло со двора в мечеть, а она снова пристроила канистру на голове и зашагала дальше.

13

Закят — один из пяти столпов ислама, обязательное пожертвование в пользу бедных и на распространение мусульманства.

Где пятничные молитвы, там и пятничные уроки. На школьном дворе в Старом городе мальчишки в летних рубашках и шортах и девочки в длинных, безукоризненно чистых платьях собрались под ближайшим деревом — в руках таблички, все смеются, толкаются, — и учитель взирал на них поверх очков-полумесяцев и хмурился, молча призывая к тишине.

— Ина квана, [14] — сказал он.

— Ина квана, — хором откликнулись они.

Девочки-фула, закутанные в платки, как и все девочки, с малолетства, держались в отдалении, стеснялись пуще прочих; мальчики-хауса крикливы и кичливы. Один стоял перед классом, решительно царапая на доске пассаж из Писания. Остальные смеялись над его стараниями, а он робко улыбался, пока наконец не поднялся учитель и под новый взрыв хохота не погнал его на место. Проходя мимо, девушка в индиго услышала яростный скрежет мела.

14

Доброе утро (хауса).

— Видите? Вот так, — сказал учитель, а затем класс приступил к декламации — дети хором распевали слова, и с каждым шагом урок затихал.

Воспоминания о штудиях, школа, таблички. Деревянные доски, арабский язык, уроки во дворе. Всевозможные маламы, которые эти уроки вели, — одни добродушны, другие суровы, в памяти все уже расплываются. Урок геометрии, пересекающиеся прямые. Малам с деревянным компасом — рисует на доске идеальный круг, по линейке рассекает его четко, словно бритвой. Рука Господня поработала. Девушка в индиго помнила эту красоту, эту ясность.

Ей место на рынке; она рождена торговлей. Может, отыщется артритная торговка, которой пригодится подметальщица, подавальщица? Может, ей удастся подняться, следя за ларьками торговок побогаче, пока те заняты. Это лишь дуновение грезы — будто ветер ловишь ладонью, — и она это понимала. Нет денег на свой ларек, нет родни, связей с теми, кто заведует рынками, тоже нет — есть только отчаяние и искренность. А этого всегда мало.

37

— Чувствуете?

Она почувствовала.

— Тиснение. Первый сорт.

Лора пальцами легонько провела по шапке бланка.

Она сидела в конференц-зале 2Б, в отделе экономических преступлений, на северо-востоке города.

Здесь же был сержант Бризбуа, и Лорин брат, и мать, и двое детективов — один постарше, представился детективом Дэвидом Солом, и молодая женщина — ее звали детектив Роудз. Просто Роудз. Имени, видимо, нет. Детективы не носили форму, но как будто носили — оба в черных пиджаках и белых рубашках с жесткими воротниками.

В кувшине вода со льдом. Наливаешь в стакан — льдинки звякают. Широкий стол. Несколько толстых папок. В углу цветы — лепестки слишком розовы, листья слишком зелены, неуместны. У Лоры за спиной окно, но солнце до цветов не дотягивается. Искусственные, наверное, — потому и здоровые такие. Отец шутил, что Лора наверняка способна уморить даже искусственный цветок.

За спиной у детективов, напротив Лоры — фотография на стене: черно-белая, ветки на сером небе. Странный контрапункт пластмассовой зелени в углу.

Говорила молодая женщина.

— Против мошенничества такого рода, — сказала детектив Роудз, — у нас одна защита — образование.

Миниатюрная, с тонкими чертами, самоуверенная. На безымянном пальце нехилое такое обручальное кольцо — выбрано, несомненно, за долговечность. Детектив постарше — лицо как из камня вытесано, волосы едва не под ноль, обручального кольца нет. На месте кольца — бледная полоска. И у сержанта Бризбуа на пальце такое же бледное отсутствие. Дружат ли они, Бризбуа и это его постаревшее будущее? Сравнивают линии загара, сетуют за пивом на принятые решения, накопленные сожаления?

— Это просто образцы — наш отдел за прошедшие годы много такого собрал.

Детектив Сол протянул кипу бумаг Уоррену — тот углубился в них, будто надеялся разгадать шифр. Ключа не вычислил, что-то пробормотал, сунул бумаги матери; та едва глянула.

— Попадаются совсем любительские, — сказала детектив Роудз. — Прямо смехотворные. Но немало произведений, так сказать, искусства.

Перед Лорой кучей громоздились документы. Шапки — очень конкретные и на редкость невнятные: Соглашение об управлении фондами, выданное Центральным банком Нигерии; Подтверждение международного перевода; счета-фактуры на расходы.