419

49

Лора каталогизировала воспоминания, составляла опись утрат.

Отец на коньках.

Крытый каток посреди зимней тоски. Лед исходит бледной дымкой. Хрусткие вдохи, гулкие голоса, другие семьи.

Лоре восемь лет. Или девять.

Он так изящно катался, отец. Длинные шаги, ноги так грациозно скрещиваются. Лоре недоставало этой грации, она боялась упасть, и когда отец описал широкий круг, а напоследок пируэт, Лорины коньки вдруг поехали без нее и она с мощным «уумф» приземлилась на попу. Отец затормозил в веере льдинок и рассмеялся. Не подумал. А когда сообразил, что лажанулся, увидел, как в глазах у нее набухают слезы, — тоже упал. Встал — и упал. И опять, и опять. Прямо на попу. Падал, чтобы ей полегчало, падал, чтоб она рассмеялась, снова и снова плюхался на лед.

— Видишь? — сказал он. — Папы тоже падают.

А если дело не в деньгах?

50

«Матерь наша, сущая на небеси».

Вонйингхи, Богиня превыше всех Богов, создательница всего, что есть, и всего, что будет, небожительница, далекая от земного и приземленного, равнодушная, высокомерная даже, но вечно бдительная. Главенствует на последнем суде над живыми, что копошатся внизу.

— Все мы, прежде чем войти во чрево, уговорились с Вонйингхи. Перед зачатием Она призывает душу, — отец мальчика сказал «теме», нечто между миром духов и физическим миром, — всякого человека.

Каждой душе, каждой теме назначена своя судьба.

— Обретет ли человек богатство и радость, будет беден или состоятелен, болен или здоров, слаб или силен, плодовит или бесплоден. Все предначертано.

Вся твоя жизнь написана, выстроена как сказка. И твой характер. Будешь ли ты бийе-кро, решительным, или торо-кро, кто языком треплет, а до дела не доводит; будешь вождем или слушателем, борцом или зрителем, королем или трусом, олоту или су. [27]

На ветру, унесшем москитов, Ннамди с отцом чинили сети. Ннамди уже повзрослел, мог помогать, больше не играл в салочки с малышами.

27

Зд. : победителем… побежденным (иджо).

— В воскресной школе всему не научат, — говорил отец. — Не скажут, когда ты умрешь. Христос не знает, но знает Вонйингхи. Все теме знают, когда скончаются. Это входит в уговор. Теме соглашается умереть, когда положено, покинуть тело. Потому что лишь тело умирает, Ннамди, а не теме. Теме уходит дальше.

Все зависит от уговора с Вонйингхи. Теме может войти в другое чрево и родиться заново. Или, если много грешила, печальным призраком, изгоем похромает зализывать раны в Деревню Мертвых. Дувой-йоу, как те грустные потерянные души, что придавлены камнями на британском кладбище.

— Отчего у одной женщины ребенок здоров, а у другой — мертворожденный? Отчего у одного мужчины раны воспаляются, а у другого заживают? Отчего один ребенок бесстрашен, а другой труслив? Отчего один малыш дуется, а другой щебечет, как птичка певчая? Все по уговору с Вонйингхи.

Поменять условия договора теме с Вонйингхи непросто. Но отец говорил, что возможно. Можно заново уговориться о своей судьбе — тут помогут прорицатели, женщины (а порой мужчины), у которых к Вонйингхи особый допуск.

— Они черпают знания в сновидениях. Умеют бросать жребий, читать знаки. Уламывают мелких богов, умоляют крупных. Знают, какие ритуалы отправлять, каких избегать. Какие нарушены табу, какие законы предков попраны, как искупить вину.

Эти прорицатели, эти буро-йоу призваны от рождения. Проявляется в раннем детстве — понимание междумира, различение подлинного и отраженного.

Прорицатели — противоположность колдунов диригуо-кеме с их магическими снадобьями.

Хижину прорицателя узнаешь без труда. Снаружи развеваются клочья волос и обрывки перьев. Под дверными косяками — кучки гладкой гальки, у двери глиняные урны и странные тюки. Проходя мимо, Ннамди замедлял шаг, смотрел в землю, опасливо, но завороженно прислушиваясь к шепоткам.

Но обиталище колдуна ничем не выделялось. Их магия — отмщение, а не справедливость. Яд, а не внушение.

— Диригуо-кеме действуют тишком, — предупреждал отец Ннамди, затягивая прореху в сети. — Собирают змеиный яд, наводят чары; умеют даже подчинять тех богов, что послабее.

В отличие от прорицателей, колдуньи и колдуны свою стезю выбирали сами.

— Уговор с Вонйингхи зла не терпит, — сказал отец Ннамди, вплетя последнюю заплату. — Мы рождаемся добрыми — но сами выбираем зло. Нам его жизнь навязывает. — Все нередко сводилось к этому стихийному противостоянию — буро-йоу против диригуо-кеме, прорицатель против колдуна. — Главное, — сказал отец Ннамди, — понимать разницу.

И на том урок завершился.

— Пора, — сказал отец. Церковные колокола пробудили в нем английский язык.

Отцовские взгляды совсем не совпадали с позицией местного священника. Священников, говоря точнее. Их тут перебывало немало. Мистер Баптист хлопнул дверью год назад — бросил кафедру, призвав всевозможные беды и удары молний на головы «вам, маловерным». Мистер Англиканец тоже не преуспел, а теперь в игру вступил целеустремленный и рьяный мистер Методист, говорящий с густым лагосским акцентом. В деревню его занесло, точно бродячую теме. Похоже, миссионеров хлебом не корми — только отправь в «глушь» дальней Дельты, к «страшным» и «диким» иджо побережья. Хотя, не уставали отмечать деревенские, страшны и дики вовсе не они, а Лагос и вся прочая Нигерия.

Мистер Методист молил их и заклинал — это он сам так говорил, «я молю и заклинаю вас» — отказаться от ребяческой веры в прорицания и колдовство:

— Вонйингхи — не Господь Всемогущий! А Сатана — не просто главный диригуо-кеме.

Ну само собой, кумекали деревенские. Сатана — это змей такой. Ясное дело: кобра плюется, черная мамба напружинивается в сумраке. Но те библейские демоны, что помельче? Черти всякие, сатанинские прислужники? Один в один диригуо-кеме.

— Нельзя задобрить Иисуса парой веточек, заговоренными перышками и завязанным черенком от листика. Я вас уверяю, Иисус — это не другое имя Вонйингхи. Начать с того, что Вонйингхи женщина. Жен-щи-на!

— Но Иисус — это все сущее! Вы сами говорили. — Кое-какие мужчины в конгрегации любили издеваться над священником. Женщинам вежливость не дозволяла его искушать. Бедняжка мистер Методист.

— Нет, — рявкал служитель Господний. — Иисус… Иисус мужчина, как мы с вами.

— А мне вот никто не поклоняется! — кричал кто-то, и в задних рядах смеялись. Смеялись на иджо — священник не понимал.

— Иисус — человек и Бог. И то и другое разом.

— И женщина тоже?

— Нет! Абсолютно ни в коем случае!

И так далее.

По воскресеньям мать Ннамди шла в церковь и тащила Ннамди с собой, точно пойманную мышь на веревочке. Мистер Методист, колотя кулаком по книжкам, проповедовал по-лагосски — ритм враскачку, синкопы оглушительных воззваний. По-английски он говорил не как полагается у иджо, и порой уследить за его мыслью бывало сложновато. Процеживаешь словесный поток, будто рыбу вылавливаешь. Иджо дальней Дельты говорили как английский король (а теперь королева) еще со времен торговли пальмовым маслом, а этот щекастый лагосский йоруба так уродовал язык, что у них уши в трубочку сворачивались.