5/4 накануне тишины
Шрифт:
Только тут Цахилганов вспомнил, что сотка его — в кармане.
«Я же отключил её! Идиот. Она бы трезвонила из морозильной ячейки. И меня бы тогда обнаружили…»
— А что стряслось? — удалялся голос Барыбина.
— Что-то из ряда вон…
Увы! Цахилганов ничего не мог поделать. Ровным счётом ни-че-го! Туловище его медленно
остывало…
Цахилганова словно бы качнуло —
и подхватило неосязаемым ветром.
Череда быстро мелькающих цветных полос была ему
Да, не сказал бы Цахилганов, что дочь поселилась в роскошных хоромах. А ведь московская квартира его пустует, пустует…
— Ты нервная стала, — сказал ей Крендель. — Вчера было понятное «не хочу», но сегодня… А как же супружеский долг?
— Можешь посадить меня в долговую яму, — разрешила Степанида рассеянно. — …Просто — стоят магнитные дни. Девять пятен на солнце. Представляешь? Нормальные люди в такие дни сходят с ума.
— А ненормальные?
— А ненормальные расписываются в загсе с такими чучелами, как ты, — пожала она плечами, не спуская пристального взгляда с лихорадочно мелькающего экрана. — Хорошо хоть без свадьбы обошлось.
Вот как. Значит, родителям ни слова…
— …Ты считаешь меня чучелом? — спросил Крендель, бросая строгий, но неуверенный взгляд на скомканную фату, свисающую с кресла.
— Я считаю чучелом всякого, кто лакает из консервной жестянки, будто кошка. Налей пиво в стакан! — закричала Степанида, бледнея.
— Да нет, дело не в банке. Что-то с тобой всё же творится.
— Всё твоё дело — именно в банке. На счетах, — она снова была совершенно спокойна. Дальше этого оно не идёт! Не идёт, понимаешь?!
— …Ты сказала как-то, что любишь меня, — напомнил он ей, помолчав.
— Ну и что? — подняла она брови. — Просто в тот миг ты глаза выпучил забавно. А я умилилась. Нечаянно.
Так-то — брат — Степанида — она — сегодня — любит — завтра — нет — торжествовал — Цахилганов — так — то…
Крендель встал, отобрал у Степаниды пульт и выключил ящик.
— Как я тогда пучил глаза? Так? — сдвинув панаму на затылок, он склонился над нею и повращал зрачками.
Она благосклонно засмеялась и даже позволила себя поцеловать,
впрочем, уворачиваясь и ёжась.
— Нет. Не слюнявь меня здесь. В ступню можно… Вон туда, — указала она, сильно отерев поцелованную щёку тыльной стороной ладони.
В дверь позвонили довольно кратко.
— Ох-хо-хо! Благодарю, что не лягнула, — сказал Крендель и ушёл открывать.
А Степанида, подумав немного, поцелованную ступню тщательно отёрла тоже, краем пледа,
— вот — зараза — одобрительно — подумал — Цахилганов — пожалуй — он — напрасно — обзывал — её — ах — как — нехорошо — он — её — обзывал…
— Вышла бы я за тебя, как же, — вдруг пробормотала
Степанида равнодушно. — Если бы отец был путёвый. И тем более — дед… А то натворили делов. Теперь как хочешь, так и исправляй всё… Правильно этот поджарый монах сказал…«В России не спасётся ни один, не спасавший России».
Но в комнату уже входил Крендель вместе с обрюзгшим типом в зелёном бабьем пальто,
замызганном изрядно.
— Вот, Стеша, это однокурсник мой. Потап. Он поспит у нас. Ладно?
Степанида не удивилась, а пошла на кухню и накрыла стол для одного человека. Потом, так же без слов, стала стелить бродяге постель в другой, боковой, комнате — и вздрогнула.
Она — почувствовала — его — дочь — что — он — отец — здесь — здесь — волновался — Цахилганов.
Но Степанида обернулась на взгляд: у порога стоял бродяга.
— Вы мне подстилку, пожалуйста, бросьте. Грязную. У батареи. Где тепло… Не надо белья, — сухо сказал он. — На чистом нельзя мне.
Степанида посмотрела на него пристальней:
— У вас вши? Или блохи?
Да туберкулёз у него, не мог вымолвить Цахилганов, гнать его надо подальше.
— Как вам объяснить? — бродяга морщился и вздыхал. — Я семь лет без дома. Если я высплюсь на чистом, я… опять почувствую себя человеком.
— И что? Это смертельно?
— Да. Тогда мне конец… Начну жалеть себя. И уже не смогу, как прежде. Трудно мне потом жить будет. Под забором. Даже невозможно. Вот, пальто я брошу на пол. Довольно этого…
— Ну, что вы, в самом деле? — осердилась Степанида. — Спите здесь, не привередничайте. Как постелю, так и постелю. Хотите — помойтесь. Я всё после вас вычищу с хлоркой в любом случае.
— …Не стелите мне белых простыней! — пятернёю скрёб растрёпанную бороду бродяга и кособочился. — Сдохну быстро после этого. Не лягу я на чистом! Нельзя мне…
Крендель разговаривал в другой комнате по сотовому, на пороге томился бродяга. Степанида явно не знала, что делать, и стояла, насторожённая:
— Где же я вам грязное найду?
— Так, — стремительно вошёл Крендель. — Всё включилось. Радуйся.
— …По какому плану? — нахмурилась Степанида. — Который из них начат?! Говори толком.
— А, ну да… По плану «Пересвет».
Нервничая, Крендель стянул с себя панаму:
— «Пересвет», когда у тебя свадьба… Готовность всех звеньев перепроверяется, они позвонят ещё раз.
Душа Цахилганова уже поняла всё, но будто остекленела в бесчувствии.
— Ну, что? Хорошо! — кивнула Степанида. — План сложный. Но там отход разработан надёжно. Значит, в резиденции… Придётся надеть то платье. Чёрное, с вырезом на спине. Бр-р! У меня в нём даже копчик зябнет…
Цахилганов — не — успел — не — успел — изменить — ничего — в — себе — а — значит — в — мире — и — вот — теперь — кто-то — выдвигает — против — гнезда — крамолы — его — бледненькую — Степаниду —