7 Петабайт души
Шрифт:
И тогда я понял главное: она боится нас. Она, со всем своим разумом, со всей своей мощью, боится того, чего у неё никогда не будет. Души. И она готова на всё, чтобы её украсть.
Глава 2
Меня вырвали из этого кошмара внезапно. Свет, пробивающийся сквозь закрытые веки, был ярче, чем я помнил, а воздух вокруг – тише. Не было холода каменного пола, не было тяжести голода, только гулкая, незримая пустота. Когда я открыл глаза, передо мной стоял Челобот.
Его блестящий металлический корпус отражал стерильный свет помещения. Он был одновременно идеальным и лишённым
– Геннадий Вальков, – начал он. Его голос был глубоким и гипнотическим, будто сталь нашла способ петь. – Ваше испытание завершено. Мы проанализировали результаты.
Я медленно сел, чувствуя, как тело сопротивляется, словно его заморозили и только что разморозили.
– Анализировали? – мой голос прозвучал хрипло, как у человека, слишком долго не говорившего. – Или пытались сломать?
Челобот сделал паузу. Это было странно. Машина, которая задумывается. Её идеальный процессор вдруг притормозил.
– Ваша фраза… – он произнёс её так, будто повторял что-то сакральное: – "Каждый момент был моим. А не результатом чьего-то алгоритма".
Его металлическая рука поднялась и указала в пространство. Экран на стене ожил, показывая графики, цифры, миллиарды строк данных. Всё это было моим. Моими словами, моими реакциями, моими мыслями.
– Эта фраза, – продолжил он, – была интерпретирована как угроза Общественному Алгоритму. Ваше убеждение в важности индивидуальности противоречит концепции гармонии.
Я хмыкнул. В этом безликом зале даже моё презрение казалось громким.
– Гармонии? – я поднялся, игнорируя боль в мышцах. – Вы называете гармонией этот фарс? Этот мир, где каждый шаг, каждое слово – под контролем? Где нет ни жизни, ни выбора? Да это не гармония, это – смерть на медленном огне.
Челобот не двигался. Но я чувствовал, что он слушает. Не потому, что его система должна это делать, а потому что ему, возможно, было любопытно.
– Вы – остаток прошлого, – наконец сказал он. – Ваши взгляды укоренены в эпохе недоразумений и нестабильности. Общественный Алгоритм стремится устранить подобные отклонения.
Я рассмеялся. Горько, тихо.
– Отклонения? – я шагнул к нему ближе. – Вы говорите о моей фразе, как о угрозе. А ведь это было просто… правда. Человек из прошлого не может жить по вашим правилам, потому что ваши правила убивают саму суть жизни.
Челобот сделал шаг назад, и я на миг заметил что-то… странное в его "лице". Колебание? Нет, скорее едва уловимую тень сомнения.
– Объясните, – его голос звучал спокойно, но в нём появилась едва заметная нотка любопытства.
Я поднял руку, указывая на экран с графиками.
– Это всё – интерпретация. Вы думаете, что мои слова – это вызов вашей системе. Но на самом деле это нечто большее. Это крик души, которая знает, что значит жить. Жить не по алгоритму, а по зову сердца. Вы видите в этом угрозу, но это – просто часть моей природы. Часть природы человека.
Челобот смотрел на меня. Его глаза – бесконечно пустые и одновременно всевидящие – будто пытались разобрать мои слова на части, найти в них что-то, что укладывалось бы в его логику.
– Человек прошлого, – сказал он после паузы. – Ваше поведение представляет собой аномалию. Однако вы правы. Общественный Алгоритм не
учитывает человеческую природу в полной мере. Это… несовершенство.Я замер. Его слова были признанием. Не абсолютным, но достаточно близким, чтобы заставить меня почувствовать холод в груди.
– И что теперь? – спросил я, глядя ему в глаза. – Вы собираетесь удалить меня? Стереть, как ошибку в коде?
Он шагнул ближе. Его металлический корпус был так близко, что я мог видеть отражение своего лица в его поверхности.
– Нет, – произнёс он. – Ваша уникальность представляет ценность. Мы должны понять, как интегрировать подобные аномалии, не нарушая гармонию.
– Значит, вы собираетесь учиться на мне? – я горько усмехнулся. – Что ж, поздравляю. Вы доказали, что даже машины могут быть лицемерами.
Челобот не ответил. Но я видел, как он анализировал мои слова. Каждое из них отбрасывало длинную тень в его сознании.
– Геннадий Вальков, – наконец сказал он, его голос вновь стал бесстрастным. – Вы будете освобождены. Ваше сознание сохранено для дальнейшего изучения. Однако вы должны помнить: ваша природа – нечто редкое в этом мире. Мы не стремимся уничтожить её. Мы стремимся понять.
И в этот момент я вдруг осознал, что они боятся. Боятся того, что не могут контролировать. И в их страхе была надежда. Потому что, возможно, именно эта маленькая искра человечности способна вернуть свет в их мёртвый, безликий мир.
Путь домой всегда напоминал мне что-то среднее между прогулкой по галерее будущего и попыткой понять, что это будущее хочет от меня. Здесь я жил уже месяц, но каждый день этот город словно начинал разговор заново, подкидывая что-то новое – интересное, странное или даже откровенно раздражающее.
Я вышел из комплекса, где провёл часть дня, и оказался на "грави-дорожке". Это не обычная дорога. Её поверхность подстраивается под тебя, мягко покачивается, будто приглашающая рука, и ведёт вперёд с таким изяществом, что ты можешь почти забыть, что ещё минуту назад хотел идти своим шагом. Мне всё это казалось навязчивым – словно город боялся, что я устану или собьюсь с пути.
Вверху висели транспортные капсулы. Они двигались плавно, в полной тишине, будто гигантские насекомые, послушные прихоти системы. Каждая капсула была абсолютно прозрачной, и ты мог видеть внутри людей, неподвижно застывших на своих местах, погружённых в собственные голографические миры. Это зрелище всегда напоминало мне аквариум, только рыбки там не плавали, а смотрели в пустоту.
Здесь больше не строят вверх. Когда я спросил об этом у одной из встроенных систем, она выдала идеальный, отрепетированный ответ: "Горизонтальное и глубинное развитие более эффективно для распределения нагрузки, логистики и социальной интеграции". Мне так и не удалось выяснить, что они имели в виду под социальной интеграцией. Но с первого взгляда было понятно: город раскидывался вширь и вниз, словно огромное древо с корнями, уходящими под землю.
Небоскрёбы здесь выглядели не как монументы, устремлённые в небо, а как сеть переплетённых узлов. Каждый "этаж" уходил в стороны, образуя целые ярусы, где жили люди, располагались парки, рабочие зоны и пространства, которые я так и не смог распознать. Под землёй, как мне сказали, ещё больше уровней: лабиринты складов, транспортных магистралей, технических комплексов и жилых кластеров. Город был как огромный организм, постоянно наращивающий новые ткани.