8–9–8

Искушение велико.

Но даже если бы он было гораздо меньшим, Габриель все равно поддался бы ему.

Десять шагов по направлению к столу, еще секунда уходит на то, чтобы протянуть руку к заветному овощу, хотя до финального аккорда дело не доходит: Снежная Мика вздрагивает, услышав шорох за спиной, и спрашивает о чем-то, еще не обернувшись. Поскольку вопрос был задан не на испанском, а, что вероятнее, на русском, Габриель не понимает его смысла и улавливает лишь имя — «Саша».

— Здесь Габриель, — говорит и Мика наконец поворачивается к нему.

— Габриель, да. Я думала, это Александр.

— А это Габриель.

— Привет, Габриель.

— Привет. Я знаю, вы не любите, когда вас беспокоят. — Легкая досада на лице Мики не может не волновать Габриеля. — Просто как раз сегодня дверь оказалась открытой. Я не устоял и зашел. Я поступил неправильно, знаю.

— Вы поступили нормально.

— Можно мне взять вон ту морковку?

Просьба — глупее не придумаешь, но именно она стирает досаду с лица русской. Теперь Мика улыбается (вполне искренне, как кажется Габриелю).

— Берите, конечно.

— Я вас отвлекаю, да?

— Само собой разумеется.

— Не обращайте на меня внимания, сейчас я съем свою морковку и уйду.

Мика кивает головой и снова возвращается к резке овощей, а Габриель принимается хрустеть рыжим, недавно очищенным корнеплодом, все больше и больше втягиваясь в созерцание кухонной богини. Он видел ее среди книг и сигар, видел на улице с велосипедом, видел у порога ресторана с корзиной волшебной зелени. И нигде она не выглядела так естественно, как здесь. Так волнующе. Габриель понимает и принимает это, он готов признать ее самой восхитительной женщиной планеты и готов смотреть на ее лицо вечно, но…

лишь для того, чтобы найти в ней черты той, кого он оставил в patio.

Он влюблен?

Влюблен?

Мозг и сердце пo-прежнему молчат, и ни одной сходной черты не обнаруживается. Он знал это и раньше.

— Она всегда была такой? — неожиданно для самого себя спрашивает Габриель у Мики.

Нож в ее руках, на секунду замерев, принимается стучать по поверхности стола с удвоенной силой.

— Она всегда была такой? Она… всегда молчала?

— Нет. — Мика даже не смотрит на него. — Не всегда.

— Раньше все было по-другому?

— По-другому. Она была очень живой. Даже чрезмерно живой. А потом все изменилось. После… неважно, после чего.

— Какая-то трагическая история, да? — В душе Габриель проклинает свою бесцеремонность, но остановиться уже не может.

— Само собой разумеется.

Фраза выглядит несколько циничной, она не соответствует ни вопросу Габриеля, ни печальному голосу Мики. «Ni que decir tiene»— должно быть, курс углубленного испанского с преподавателем за 55 евро в час оказался усвоенным не до конца, часть пути ей пришлось пройти самостоятельно. «Ni que decir tiene»— должно быть, Мика нашла ее в разговорнике или в одном из фразеологических словарей и посчитала универсальной. Что, впрочем, так и есть: не слишком много на свете вещей, которые не подпадали бы под определение «само собой разумеется».

— Это случилось в России?

— В России, но могло случиться где угодно. И с кем угодно, не только с ней. Несчастная любовь. Вот как это называется, Габриель.

Мика говорит о несчастной любви, но выражение лица у нее такое, как будто она только что раздавила гадину. Мокрицу, червя.

— О, я знаю, что такое несчастная любовь, — кивает головой Габриель.

Наконец-то она бросила нож на стол. Металл проскрежетал по металлу, и звук получился крайне неприятным, его не смягчили даже салатные листы.

— Само собой разумеется, все знают, что такое несчастная любовь! На самом деле они только думают, что знают. Иногда несчастная любовь делает тебя страшным человеком, делает монстром. Заставляет совершать поступки, о которых ты и помыслить не мог. Некоторые переживают это, и себя в этом, и даже без видимых потерь. А другие так и не могут пережить.

— Она тоже… совершила что-то такое, что нельзя пережить?

— Нет. Она хорошая девочка.

Лучше отступиться от этой темы, тем более что у Габриеля никогда не было несчастной любви. Но и в словах Мики нет ничего нового. Нет ничего такого, о чем бы он не прочел в сотне книг. Но одно дело — равнодушные черные строчки, отпечатанные с таких же равнодушных диапозитивов, и совсем другое — скорбное и одновременно негодующее лицо молодой женщины.

— Ничего не может измениться? Она не может измениться? — сочувственно спрашивает Габриель.

— Лучше пусть все остается так, как есть.

Такого ответа он не ожидал. Снежная Мика виделась ему любящей и преданной сестрой. Еще в свой первый визит в «Фидель и Че» она произнесла программную речь о близких людях, как же это выглядело? Ага, «родные всегда принимают посильное участие в судьбе друг друга» и еще что-то типа «моя сестра, она мне очень помогает». И еще что-то типа «того, кто мог помочь по-настоящему, давно нет в живых». Интересно, каким образом ей помогает вечно молчащая и почти прикованная к своему плетеному креслу Васко? Редкие дежурства у кофеварки помощью не назовешь, и то правда — того, кто мог помочь по-настоящему, давно нет в живых. Таинственный «тот, кто» и есть безответная любовь? Нет-нет, добровольного и всесильного помощника Мика не стала бы давить как гадину. Мокрицу, червя.

— «Пусть все остается как есть», я не ослышался?

— Не было бы хуже.

По мнению Габриеля, пустые глаза, пялящиеся на стену с плющом, и есть «хуже», но он не станет озвучивать свое мнение Мике.

— Мне очень жаль. Мне хотелось бы помочь.

Напрасно он сказал это. Морковка съедена без остатка, и у него больше нет повода задерживаться на кухне. Сейчас Мика влепит ему «того, кто мог помочь по-настоящему, давно нет в живых», и это станет логическим завершением их недолгой беседы.

Но вместо этого Мика вполне благосклонно замечает:

— Вы добрый. Спасибо вам.

— Добрый? Не знаю…

— Здесь много добрых людей.

Вот проклятье, лучше бы она оставалась скорбной и негодующей, чем такой вот простодушной! Простодушие идет Мике, как святоше пистолет.

— Ваш друг, например. Он тоже — добрый и внимательный человек.

— Мой друг? — недоумевает Габриель.

— Ваш друг. Полицейский.

Вот оно что! Мика имеет в виду Рекуэрду, и когда только он успел распустить слух, что они друзья?

— Полицейский Рекуэрда?

— Рекуэрда, да. А еще он забавный. Называет меня Снежной Микой, очень мило, не правда ли?

Действительно, мило, особенно если учесть, что придумка про «Снежную Мику» принадлежит Габриелю, толстяк-солдафон никогда бы не сподобился на подобный изыск.

— Снежная Мика, — продолжает Мика. — Мне нравится, а вам?

— Звучит неплохо, — с большим скрипом выдавливает из себя Габриель.

— Иногда он сопровождает меня на рынок, и, кажется, мы успели подружиться. Он много рассказывал о себе и о несчастье, которое его постигло.