A and B, или Как приручить Мародеров

Иногда, когда очередной приступ схлынивал, и Элизе почти казалось, что она справилась со своим проклятием, она спускалась в гостиную к Эрике и по нескольку минут стояла подле нее, незаметная и тихая. Пока Эрика не поднимала головы от спиц и пряжи, Элиза могла представлять на ее месте свою мать.

Они были очень похожи и по характеру чем-то напоминали ей братьев Блэков.

Эрика, как и Регулус, была типичной любимицей в семье, получала все самое лучшее, оставалась в общем-то неплохим человеком, но слишком мягким, разбалованным и несамостоятельным.

Эрмина, как и Сириус, пошла против родительской воли, что было сделать совсем нелегко, и до конца своих дней спрашивала себя — а насколько ли правильно я поступила? Она не сомневалась в своем решении по-настоящему, но когда отказываешься от родной семьи, ни в чем нельзя быть уверенным. В том числе, и в собственном рассудке.

Элиза скосила глаза вбок, на серо-белую стену, по которой змеились тени и тонко вспыхивала позолота, глубоко вздохнула и, опираясь руками на матрас, приподнялась на кровати.

Все же здесь было очень жарко и душно, пахло потом и болезнью. Элиза очень хорошо знала, как пахнет болезнь.

Этот грязный, удушливый запах, вмиг пропитывающий комнату вплоть до самых стен, от которого никак не избавиться и ничем его не вывести. Он разъедает ноздри и вызывает желание бежать прочь. Те, кто однажды прочувствовал его на своей шкуре, никогда не захочется в этот мир. В мир умирающих.

Элиза, спотыкаясь и чуть не упав на белый паркетный пол, добрела до двери и обессиленно сползла вниз прямо у порожка.

Письмо — свежий хрустящий конверт — лежало тут же, чуть просунутое под дверью, и на нем неровным почерком Питера было обозначено имя Элизы. Элизы Киллбрук.

Элизу разобрал смех.

Она тряслась, держа в руках этот злополучный конверт, и беззвучно смеялась, обнажив зубы и розовые десны. Пальцы были мокрыми от пота, и чернила тут же начали размазываться, превращая ее маггловское имя в одно большую отвратительную кляксу.

Если бы только так можно было поступить со своей жизнью.

Просто превратить ее в кляксу, сделать ее черной кашицей, чтобы не пришлось смотреть в глаза тем, кого ты предаешь.

Элиза предавала не из-за страха, а оттого страха и не испытывала. Только омерзение. К себе, к миру, к проклятому обществу, которое никак — ну никак! — не может жить без чертовой войны. Но она хотела быть на стороне победителя, она хотела быть с теми, кто убивает, а не с теми, кого будут убивать.

«…Я беспокоюсь, Лиз. Ты совсем ничего не написала мне за прошедшие четыре дня. С твоим отцом все в порядке? Или он снова пьет? Черт, я не знаю, как описать все, что случилось тут, со мной, с нами — с Мародерами. Оттого все так сумбурно получается.

Просто помнишь — ты же магглорожденная? Будь осторожнее, пожалуйста. Случилось кое-что страшное… Эмили пропала.

Они с Ремусом были в Косом Переулке и… я не знаю, что еще сказать. Мы думаем, это проделки Малфоя. Как бы мне хотелось ошибиться. Но, черт, ты и сама всегда говоришь — если ты отчаянно хочешь оказаться неправым, это значит, что ты полностью и бесповоротно прав.

Мы будем искать ее, искать сами, без мракоборцев. Просто хотел сказать… попросить… Напиши мне, как только прочтешь? Я не вынесу, если ты… если мы… Ремус так волнуется, Лиз! Я не представляю себя на его месте. Мне кажется, я бы сошел с ума, если бы ты…

Напиши мне. Пожалуйста».

Строчки плавали у Элизы перед глазами и это «Лиз!» стучало в ее голове, словно пружинистый мячик.

Лиз. Лиз. Лиз.

Мерлин, она не могла сказать, что любила Питера, но она и не могла быть равнодушной к тому, кому было настолько не наплевать на ее жизнь.

Ответ получился сухим, корявым, и бумага вся размякла от влажного жаркого воздуха, заполнявшего комнату. Но это было все, на что хватило ее сил.

Она написала понизу пергамента, прямо под неровными взволнованными строчками:

«Не могу сказать, что я в порядке, Пит. Отец пьет все больше и мне кажется, он совсем утратил связь с реальностью. Но я держусь, и магия при мне. Я буду осторожна. Целую».

В конце концов, она не соврала.

Она не была в порядке, отец постепенно спивался, все чаще путая дочь с умершей женой, и Элиза действительно собиралась быть осторожнее. Только все это происходило в том далеком мире, от которого Элиза отказалась и теперь уходила из него осторожными упорными шажками.

Она запечатала конверт вялым взмахом палочки, уставилась в окно, вместо которого сейчас были видны лишь плотные белые шторы, и с горечью вздохнула. Совятня находилась в отдельной пристройке, и у Элизы совсем не было сил, чтобы до нее добраться, но…

Нельзя медлить с ответом.

Если Питер переволнуется и начнет совершать идиотские поступки, он может приехать к ней домой, обнаружить, что ее там нет и начать что-то подозревать.

Нельзя выпускать ситуацию из-под контроля.

Элиза медленно поднялась, практически взбираясь вверх по двери, перебирая руками, и замерла, уткнувшись лбом в теплое крашеное дерево.

Как и всегда, когда интересы ситуации вставали поверх ее собственных, она ощущала этот странный, болезненный прилив сил. Словно кто-то свыше одалживал их ей взамен на верную службу, все больше и больше увеличивая счет.

Элиза вздохнула вновь, крепко сжала губы, сдерживая позывы тошноты, оправила юбки и, сжав в руке письмо, аккуратно приоткрыла дверь. Свечи в комнате заметались, тени заплясали еще более зловеще, стремясь вырваться в коридор, и в комнату потянуло прохладой.

Элиза шла почти что наощупь, щурясь от слишком ярких сейчас свечей в канделябрах, которые словно большие гроздья света были развешаны повсюду. Ковры надежно глушили шаги, но Элиза знала, что это не спасет ее от Люциуса, который взял привычку появляться в покоях матери в самое неожиданное время, да еще и с завидной частотой. Иногда вместо него сюда осторожно прокрадывалась Нарцисса, не совсем уверенная в праве здесь находиться. Они неизменно сталкивались с Элизой в коридоре, глядели друг на друга с настороженными улыбками и проходили мимо, лишь коротко кивая, будто малознакомые дамы на светском рауте.

Люциус на Элизу демонстративно не смотрел, а в те моменты, когда она мельком ловила на себе его взгляд, ее насквозь пробирало от ледяного презрения и этой злобной непримиримой ненависти, похожей на клыкастое чудовище, сидящее на показательно хлипкой цепи.

Он наблюдал за ней, почти не пытаясь скрывать этого, и Элиза все никак не могла понять, чего он ждет? Что за ошибку она допустила в своем поведении? Или он догадывается о зелье?..

Ночь была свежа, тяжелый ливень закончился с час назад, и все вокруг дышало покоем. Небо черным полотном распростерлось над головой, звезды будто бы замазали краской, и только вдали виднелась смазанная граница грозного Уилтширского леса.