… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Жаль только, что та книга была из тёщиного серванта.
Тогда-то я и принёс «Феноменологию», в виде эксперимента.
Нет; пришлось дочитывать до самого конца.
В конце оказалось, что это вообще не Гегель писал, а какой-то Розенкранц записывал его лекции, а потом публиковал свои конспекты, чтоб переводили на русский, чтобы мне слаще дремалось в вагончике.
И на том спасибо.
( … иногда сам себя спрашиваю: а изначальный лектор вообще-то понимал о чём толкует, или просто зарабатывал на жизнь тем, что изобрёл заковыристый способ жонглировать «вещью в
Но одно место я досконально понял – там где идёт рассуждение, что германскому каменщику для выполнения дневной нормы надо съесть полфунта сала и фунт хлеба, тогда как французский и одной гроздью винограда обходится.
Летом на Декабристов 13 началась реконструкция.
Мой отец решил сделать ход в пристроенную комнату прямиком из гостиной, а дверь с веранды заложить. Зимой туда будет доходить тепло от печки и можно жить.
Заодно и всей хате сделали капитальный ремонт.
После перестройки я переехал в комнату, а к Наташе приехала её подруга из Шостки. Они раньше вместе учились в техникуме.
Потом подруга вышла замуж, развелась, но не жалела, потому что умеет шить джинсы как «Levi’s» просто материал не совсем тот, но всё равно хорошо зарабатывала.
Невысокого роста, смуглая такая, но волосы крашенные и очень даже симпатичная фигура.
Но я, конечно, держал себя в узде и глазам воли не давал; и Наташу не спрашивал – это у её подруги отпуск, или как?
Вернувшись с работы, я садился за стол и читал со словарём книги на английском языке или газету британских коммунистов «Morning Star», которую продавали в киосках по 13 коп., а после ужина работал над переводами, так что с гостьей особого общения не поддерживал.
Не знаю, откуда Ира узнала про пополнение на Декабристов 13, но она вдруг начала меня расспрашивать про Наташину подругу, а потом сказала, что сама хочет переехать в Конотоп, и чтоб я поговорил с моими родителями.
В Конотоп я вернулся как на крыльях и сразу же позвал отца с матерью во двор.
Они сели на лавочку под деревом, а я на ступеньку крыльца веранды и рассказал о желании Иры переехать сюда.
Я был совершенно не готов к тому, что произошло дальше.
Моя мать скрестила руки на груди и сказала, что Иру она не примет, потому что вдвоём им тут не ужиться.
Я слышал её слова, но не понимал – как же так? – моя мать всегда была за меня, а теперь сидит на лавочке скрестив руки и говорит, что Иру сюда не пустит.
Я обратился за помощью к отцу – он пожал плечами:
– А что я? Хата на неё записана, она тут хозяйка.
Во дворе давно уже было темно, но в свете лампочки из веранды я видел насколько непримиримо спокойно сидит моя мать – её ничем не уговоришь.
Отец ушёл в дом, а я так и сидел на ступеньке и тупо молчал.
Звякнула калитка и вошла Наташина подруга, но одна, без Наташи.
– А что это вы такие?– и она присела на лавочку рядом с моей матерью.
Та сразу оживилась и начала говорить, что завтра они
вчетвером – мои родители, Наташа и Леночка – поедут на Сейм в рембазовский лагерь отдыха на всю неделю, но холодильник полный и всё, что надо, сами себе сготовите.Подруга поддакивала и повернулась так, чтобы свет из веранды рельефно обрисовывал её большие груди обтянутые мягкой водолазкой.
Даже ошарашенный результатом переговоров с родителями, я понял, что обречён, и что если меня оставить один на один с такой грудью, без никого во всей хате, никакая узда не выдержит. Себя-то я знаю – за целую неделю мою праведность не спасёт даже совпадение её имени с именем моей матери.
И чем ни был заполнен холодильник, но преуготованный к закланию агнец невинный – это я.
На следующий день после работы я не пошёл, как обычно, вдоль путей и заводской стены, а сел на поселковый трамвай и доехал до тринадцатой школы.
Оттуда я двинулся вдоль по Нежинской, заходя во дворы хат с одним и тем же вопросом:
– Где тут можно найти квартиру?
В тридцать каком-то номере мне сказали, что в хате под берёзой напротив Нежинского магазина, кажется, сдают.
Берёза нашлась где сказано и до того старинная, что кирпичная хата под ней смотрелась совсем маленькой, хотя на самом деле состояла из двух комнат и кухни, не считая полутёмного коридора-веранды.
Хозяйка хаты, одинокая пенсионерка Прасковья Хвост, с подозрением осмотрела меня, но показала комнатушку два на три метра, окно которой выходило на широкий ствол берёзы в запущенном палисаднике.
Треть комнаты занимала железная кровать довоенного образца. Вход был из кухни, а вместо двери в нём висела пара шторок; направо из той же кухни, за такими же шторками находилась хозяйкина комната.
Для меня очень важно было уйти с Декабристов в тот же день и мы условились за 20 руб. в месяц.
( … впоследствии Лида из нашей бригады мне говорила, что На Семи Ветрах можно найти квартиру и за 18 руб., но я даже смотреть не ходил …)
Придя на улицу Декабристов, я одолжил у соседа Колесникова возок, поставил его у калитки, а уж потом зашёл во двор.
Галя сидела в кресле гостиной и смотрела телевизор.
Я вежливо поздоровался, сказал, что не голоден и прошёл в свою комнату – снимать книги с полок и разбирать этажерку.
Окна комнаты не открываются в них сделаны только форточки и, чтобы всякий раз не переобуваться в домашники на веранде, через гостиную и кухню я простелил развёрнутые листы «Morning Star».
Молодая женщина непонимающе следила за моими манипуляциями из своего кресла.
По этому газетному тротуару я перетаскал книги и запчасти этажерки в ожидающий на улице возок.
Всё уместилось, только ехать пришлось медленно – положенные сверху лакированные полки скользили друг по дружке.
В хате на Нежинской к домохозяйке успела присоединиться ещё какая-то старуха и они, притихнув, наблюдали как подпольщик заносит стопки нелегальной литературы на свою новую явочную квартиру.