… а, так вот и текём тут себе, да …

Но между ними был проход в ту часть библиотеки, где, образуя узкие коридорчики, стояли полки с книгами разной степени потёртости.

Они распределялись по алфавиту: Асеев, Беляев, Бубенцов…; или по странам: американская, бельгийская…; или по разделам: география, политика, экономика…

Там тоже были многотомники – Джека Лондона, Фенимора Купера, Вальтера Скотта (у которого я так и не нашёл романа про Робин Гуда, а только про Роб Роя).

Я любил бродить в тесной тишине между полок, снимать с них книги – насколько хватало роста – прочитывать названия и ставить обратно. Потом, выбрав одну-две, нести их к столу библиотекарши.

Иногда про какую-то из выбранных книг библиотекарша говорила, что мне это ещё рано и откладывала в сторону.

Однажды во время межполочных хождений со мной случился конфуз – я пукнул.

Не так, чтоб очень громко, но, заопасавшись, что звук дошёл и до библиотекарши, за её стеной из классиков марксизма, я принялся маскировать свой конфуз похаживанием между полок и попукиванием уже просто губами.

Мало ли какая фантазия может взбрести для развлечения мальчику, которому ещё рано читать некоторые книги?

Но один из маскировочных пуков получился настолько удачным, натуральным и раскатистым, что мне стало стыдно и досадно – первый-то она могла и не услышать, а уж этот точно донёсся до её стола.

( … как сказала бы твоя бабашка по маме: «почав перетулювати й зовсiм перехнябив» …)

В конце зимних каникул в ящик на дверях нашей квартиры среди прочей почты принесли номер ПИОНЕРСКОЙ ПРАВДЫ.

Конечно, я ещё был октябрёнок, но в школе нам сказали, что всё равно надо подписаться на эту газету и готовить себя, ведь мы – будущие пионеры.

Мама отдала мне её со словами:

– Вот это да! Тебе уже газеты носят.

Я почувствовал себя взрослым и целый день читал газету, всё, что было напечатано на её четырёх полосах.

Когда вечером родители вернулись с работы, я встретил их в прихожей – отрапортовать, что всё-всё-всё…

Они сказали «молодец», повесили свои пальто за занавеску и прошли на кухню.

Обидно малость, когда за все приложенные старания с тобой расплачиваются пусть ласковой, но безучастностью.

Любой богатырь, не жалевший себя в жаркой схватке со Змеем-Горынычем за освобождение красавицы-полонянки, и получивший от неё рассеянное «молодец», вместо причитающегося поцелуя в уста сахарные, перед следующим боем да призадумается: а стоит ли овчинка выделки?..

В первый и последний раз читал я номер ПИОНЕРСКОЙ ПРАВДЫ от доски (красный заголовок и пояснение принадлежности данного печатного органа) и до доски (московский адрес и номера телефонов редакции).

Однако, недополучив заслуженную награду, хочется восстановить справедливость и устроить себе компенсацию.

Так что на следующее утро я легко уговорил себя забыть наставление мамы, что в чашку чая нельзя сыпать больше трёх ложечек сахарного песка.

На кухне никого не было и, отмеряя сахар в чай, я отвлёкся разглядываньем морозных узоров на кухонном окне, потому-то и начал отсчёт не совсем с первой.

Да и к тому же, по ошибке, песок я отмерял не чайной, а столовой ложкой.

Получилась густая приторная жижа непригодная для питья и это стало мне очередным уроком – удовольствия в одиночку и не по правилам совсем никуда не годятся.

Факт прочтения ПИОНЕРСКОЙ ПРАВДЫ целиком, придал мне уверенности и при следующем посещении библиотеки я вынул с полок толстенный том с букетом шпаг на обложке – «Три мушкетёра».

Библиотекарша, чуть поколебавшись, записала книгу в мой формуляр и я гордо понёс домой увесистую добычу.

Читать её я начал не на диване в комнате, а на кухне за покрытым клеёнкой столом.

Первая страница, с её примечаниями кто был кто во Франции XVII века, показалась мне сложноватой.

Но потом пошло и к моменту прощания Д‘Aртаньяна с родителями я самостоятельно догадался о значении слов «г-н» и «г-жа»…

А ещё в ту зиму мама решила, что мне надо исправить косоглазие, о котором я и не подозревал, а то так нехорошо.

Она повела меня к окулисту и тот светил мне в глаза и заглядывал в них через узкую дырочку в своём блестящем вогнутом круге.

Потом медсестра накапала мне в глаза неприятно холодные капли и сказала, чтобы в следующий раз приходил один, потому что я уже большой и дорогу теперь знаю.

На следующий раз, возвращаясь домой после закапывания, я вдруг утратил резкость зрения – свет фонарей вдоль зимней дороги превратился в мутные пятна, а придя домой я не мог различить строчек в раскрытой книге.

Это меня напугало, но мама сказала – ничего, просто мне теперь надо носить очки, и последующие два года у меня были очки в пластмассовой оправе.

( … моим глазам придали параллельность, но в левом резкость так и остался сбитой.

При проверках у окулистов я не могу различить их указку, или палец, направленные на значки проверочной таблицы.

Впрочем, как выяснилось, жить можно и с одним рабочим глазом.

Косины у меня не осталось вовсе, правда, выражение глаз не совпадает; особенно если на фотографии их поочерёдно загораживать пальцем: вопрошающе любопытствующий взор правого сменяется мертвяще отмороженным равнодушием левого.

На портретах некоторых киноактёров я подмечаю такое же разночтение и думаю: их тоже от косоглазия лечили, или через их левый глаз следят за миром неведомые потусторонние силы?..)

И снова пришло лето, но в волейбол уже не играли, а на месте площадки под Бугорком забетонировали два квадрата для игры в городки и провели соревнование.

Обитые жестью палки бит несколько дней хлёстко жахкали о бетон, вышибая из квадратов цилиндрики деревянных городков, и застревали на песчаном откосе Бугорка.

До меня, как обычно, известие дошло с опозданием, но я успел на финал – единоборство мастеров, которые даже с дальней позиции умели выбить наисложнейшую из городошных фигур – «письмо» – всего тремя бросками, а на «пушку», или, там, «аннушку в окошке» больше одной биты не тратили .

Турнир закончился, а бетонные квадраты остались, где мы, дети, продолжили игру обломками окольцованных жестью бит и повыщербленными городками. Но нам и так было интересно.