… а, так вот и текём тут себе, да …

После обеда всем разойтись по своим палатам и по койкам. Спать!

Спать среди дня не получается, и двухчасовый «мёртвый час» тянется ужасно медленно.

В который раз уж переслушаны все страшные истории: и про женщину в белом, которая пьёт собственную кровь, и про чёрную руку, что душит всех подряд, а до подъёма всё те же бесконечные тридцать восемь минут…

Как-то в обед я заметил, что трое мальчиков из моего отряда обмениваются многозначительными кивками и зашифрованными знаками условных взмахов рук.

Яснее ясного – тут сговор. А как же я?

И я до того упорно пристал к одному из них, что тот открыл мне тайну – договорено не идти после обеда на «мёртвый час» в палату, а убежать в лес, там кто-то из них знает место, где малины – больше, чем листьев.

Обед закончился и когда мальчики, пригнувшись, украдкой побежали в другую от барака сторону, я припустил следом, отразил попытку предводителя завернуть меня обратно, в палату, и вместе со всеми выполз под колючей проволокою в лес.

Мы вооружились палками типа винтовок и автоматов, и зашагали по широкой тропе между сосен и кустарников. Потом, вслед за командиром свернули на какую-то из полян и снова зашли в лес, но уже без тропинки.

Там мы долго блуждали и вместо малины попадались лишь кусты волчьей ягоды, а её есть нельзя – она ядовитая.

Наконец, нам это надоело и командир признался, что не может найти обещанного малинного места.

Ему сказали: «эх, ты! тоже мне!», и мы опять стали блуждать по лесу, покуда не вышли к колючей проволоке.

Следуя путеводным колючкам лагерного ограждения, мы вышли к знакомой уже тропе и воспрянувший духом командир отдал команду строиться.

Похоже, начнём играть в «войнушку».

Мы исполнили команду и встали в шеренгу вдоль тропинки, прижимая к животам сучкастые автоматы.

И тут из-за густого куста, с воплем «бросай оружие!», вдруг выпрыгнули две взрослые женщины, лагерные воспитательницы.

Мы ошарашенно обронили свои палки и, приготовленной уже шеренгой, были отконвоированы к воротам лагеря.

Одна шла впереди, вторая замыкала строй.

На вечерней линейке директор объявил, что случилось ЧП, и что родителям сообщат, и что будет поставлен вопрос об исключении нас из лагеря.

После линейки мои брат с сестрой подошли ко мне из своего младшего отряда:

– Ну, тебе будет!

– А!– отмахнулся я, хоть и страшился неопределённости наказания за постановку вопроса о твоём исключении.

Эта неопределённость мучила меня до конца недели, когда снова настал родительский день и мама привезла сгущёнку и печенье, но ни словом не помянула мой проступок.

Мне отлегло, а когда родители уехали Наташа рассказала, что мама уже знала о случившемся и, в моё отсутствие, расспрашивала кто ещё ходил в бега со мною, а потом сказала папе:

– Ну, этих-то не исключат.

В конце лета в жизни Квартала произошло изменение, каждый день в пять часов во двор стала приезжать машина для мусора, она громко сигналила и жильцы домов несли к ней свои мусорные вёдра.

А ящики из мусорки за нашим домом куда-то увезли и заколотили её ворота досками.

В сентябре на длинном поле от Бугорка до мусорки тарахтел и лязгал бульдозер, передвигая горы земли. После него осталось широкое поле, метра на два ниже прежнего, в следах от его гусениц.

Ещё через месяц был воскресник для взрослых, но папа разрешил и мне пойти с ним.

За соседним кварталом на опушке леса стояло длинное здание похожее на барак в пионерлагере и люди воскресника начали его бить и разваливать.

Папа забрался на самый верх, он ломом сбрасывал целые куски крыши и при этом покрикивал:

– Э! Ломать не строить! Душа не болит!

Мне воскресник не очень понравился – там прогоняют, чтоб ты близко не подходил, а просто слушать как визжат гвозди, когда их вместе с досками отдирают от балок, быстро надоедает.

( … теперь вот никак не вспомню – накануне воскресника, или сразу после него, Никита Сергеевич Хрущёв был свергнут с поста и самым главным стал Леонид Брежнев.

И это когда до коммунизма оставалось каких-нибудь восемнадцать лет …)

В своей весьма полезной книге Сетон-Томпсон настаивает, что луки надо делать непременно из ясеня.

Но где тут его найдёшь, ясень-то? В лесу одни только сосны да ели, а из лиственных берёза с осиной, а всё прочее уже кустарник.

Так что луки, по совету соседа по площадке Степана Зимина, я делал из можжевельника.

Можжевельник нужен не старый, тот слишком ветвист, и не слишком толстый, а то не согнуть.

Полутораметровое деревце в самый раз – лук будет упругим и сильным.

Пущенная из него стрела взовьётся в серое осеннее небо метров на тридцать, едва разглядишь, а потом отвесно упадёт и воткнётся в землю, потому что наконечником у неё гвоздь примотанный изолентой.

Саму стрелу надо делать из тонкой штукатурной рейки – расщепить её вдоль и обстругать округло.

Вот только оперения у моих стрел не было, хоть у Сетон-Томсона и объяснялось как его делать.

Во-первых, откуда перья взять? Папу просить бесполезно, у него на работе только механика…

На зимних каникулах я узнал, что мальчики из наших двух кварталов по субботам ходят в Полк смотреть кино в клубе части.

Полк – это где солдаты продолжают службу после окончания школы новобранцев.

Идти туда в первый раз было немного страшновато, потому что среди детей ходили неясные слухи будто в лесу какой-то солдат задавил девочку, как и зачем непонятно, но точно, что чёрнопогонник, а в Полку все солдаты – в красных погонах.

Туда идти, как в школу, но только мимо неё и – дальше, по широкой тропе под высокими елями, а потом всё прямо и прямо, пока не выйдешь на асфальтную дорогу; по ней подняться к воротам, где часовые, но мальчиков они не останавливают и можно проходить к зданию с вывеской Клуб Части.