… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
– Я могу научить тебя приёмчику, что любой парень враз будет твой.
– Да, ну?– сказала мне сестра.– Это так, что ли?
И она полуобернулась ко мне на ходу, прикоснувшись грудью к моему предплечью.
Какая беспросветная наивность! Вообразил, будто я хоть что-то могу узнать раньше своей проныры сестры!
Мне пришлось извиняться и мы хохотали чуть не до самого Клуба: какой я самонадеянный лопух.
Но счастье не бывает бесконечным; в один из вечеров между Базаром и Путепроводом к нам с Натали подошёл
Вернее, разговаривали они, потому что из одной школы, а я только стоял рядом.
На нём была классная рубаха, я таких ещё не видел – красные и зелёные полосы шириной как на пижамах.
Пижам у меня тоже никогда не было, но в кино-то показывают.
Он рассказывал в какой из московских вузов его примут, ведь у него дядя – дипломат и всех знает, а после вступительных дядя зовёт поехать с ним на Чёрное море на дядиной «волге», чтоб молодой племянник служил наживкой для съёма девочек.
Потом они сказали друг другу «пока» и мы разошлись, но у Натали явно испортилось настроение.
Возле своей хаты она мне рассказала, что уже встречалась с одним парнем. Однажды вечером они ехали в пустом автобусе. Он оглянулся на кондукторшу и сказал:
– Кондуктор – не человек,– и поцеловал Натали.
И тогда у меня тоже испортилось настроение, ведь понятно же, что они целовались и без кондукторши тоже.
Я подумал, что это, наверно, как раз тот самый красно-зелёный хлюст, но спрашивать не стал.
В тот вечер я шагал от Суворова на Нежинскую навеки придавленный горем.
Насколько житель Конотопа преуспевает в жизни определить несложно – достаточно узнать: имеет ли он домик на Сейму?
Вверх по течению от пляжного Залива, метров на пятьсот ближе к железнодорожному мосту, длинная затока вдаётся в чащу ивняка.
В конце неё, на белом песке между гибких ив, стоят домики товарищества «Присеймовье». Десятка три, а может и все пять.
Правда, «домики» это громко сказано – просто сбитые из доски-вагонки будки с жестяными крышами.
Размером они невелики – на две-три железные койки на песчаном полу. Окна вовсе ни к чему – приехав отдохнуть, хозяин день-деньской держит дверь нараспашку.
Но если он рыбак, то дверь запрёт и спустится к затоке, где стоят неширокие длинные лодки-плоскодонки, прикованные к берегу железными цепями на висячих замках.
Уложив снасти на дно своей лодки, он отопрёт увесистый замок, сядет на доску-сиденье в узкой корме и, загребая одним веслом, выйдет из затоки на простор Сейма, а там в своё излюбленное место, где прикармливает рыбу макухой, она же жмых.
Иметь домик большое удобство – купаться ходишь на Залив; через ивняк напрямую метров двести; а потом, вернувшись, готовишь обед на примусе, что гудит пламенем на столе врытом в песок возле домика.
Многие выезжают в свой домик вечерней электричкой в пятницу, а возвращаются последней в воскресенье.
А без домика на Сейм ездишь лишь по субботам и воскресеньям; утром – туда, а в пять, или семичас'oвой – обратно.
Когда
Куба приехал летом после первого курса мореходки и какой-то там ещё практики, мы, конечно же, решили рвануть на Сейм.Только надо дождаться выходных, ведь я работаю; да и к тому же по будням на Залив не приезжают ОРСовские машины-будки продавать мороженое.
– Чепа говорил, ты с Григоренчихой крутишь?
– Передай Чепе, что её зовут Натали.
– Так ты и её позови.
Натали запросто согласилась и мы поехали вчетвером: Куба, Чепа, я и она.
Когда сошли с электрички и решали – куда: на Залив, или на озеро возле опушки соснового леса? – Натали предложила переплыть на ту сторону Сейма; там не такой дурдом, как на Заливе.
На другом берегу тоже есть домики и приехавшие в пятницу встречают своих с утренней субботней электрички, чтоб перевезти их туда. Если попросить – так и нас переправят.
И вышло именно так.
Отличный выдался денёк.
Мы нашли песчаную поляну среди ивняка; совсем рядом с рекой, метров за сто от домиков. На мелком мягком песке мы расстелили единственное покрывало, потому что только Натали догадалась привезти.
Когда она переоделась в купальник, то затмила весь Film a divadlo, потому что при такой пышной груди и округлых бёдрах у неё оказалась на удивление тонкая талия.
Купаться мы ходили в заводь с привязанными плоскодонками; там отлогое песчаное дно. Чепа, Куба и я бесились как в старые добрые времена на Кандёбе.
А после обеда из бутербродов и лимонада мы легли загорать.
На покрывале места было только для двоих: для Натали – это ж её покрывало, и для меня – ведь это я с ней встречаюсь.
Она лежала на спине, в чёрных очках от солнца, а я на животе, потому что стеснялся, что у меня плавки торчат от эрекции.
Наши плечи чуть-чуть соприкасались.
Мои кореша лежали вытянувшись на горячем песке – тоже на животах – примостив свои недальновидные головы у нас в ногах на углы расстеленного покрывала.
И – знойная тишь…
Разумеется, на следующий выходной мы поехали на это место только вдвоём.
И снова мы лежим на покрывале посреди жаркой тишины. Длинные листья ивовых кустов вокруг овальной поляны молчат, не шелохнутся.
Нас только двое на этом открытом лишь небу песке.
Мои веки зажмурены, но солнце всё равно вливается сквозь их кровяно-красный туман и оборачивается чёрной болью.
– Голова болит,– чуть слышно выговариваю я.
Красный туман темнеет и мне становится невыразимо хорошо – она положила свою ладонь на мои веки.
Не открывая глаз, я нахожу рукой её запястье и неслышно тяну книзу, чтобы её ладонь соскользнула мне на губы.
Я благодарно целую нежную мягкую ладонь, что унесла мою боль, и растворяюсь в неизъяснимой неге; лучше этого на свете ничего нет.
Но когда она, привстав на локте, склонила своё лицо над моим и слила свои губы с моими, я узнал, что есть кое-что и получше, но просто этому нет названия.