А жизнь одна...

Она жарко дышала ему в ухо:

— Ведь за нами пришел трехтонный ЗИС, снаряд разбил его прямым попаданием… и мы не смогли отправить раненых в тыл… не успели… И те бойцы, которые наткнулись на наши землянки, — они сами еле держались на ногах.

Расма затихала, потом изменившимся голосом горячо продолжала:

— Как они просили: «Сестренки, через час здесь будут фашисты, уходите с нами!..» Понимаешь, они плакали, уговаривая нас с Валей и Людой. И наши раненые тоже просили: «Уходите, сестрички!..» Но разве мы могли?!

— Успокойся, Расма, дорогая, ты не могла поступить иначе. Не могла! Ты честно прошла войну. А я… а я обязан тебе жизнью, счастьем, сыном!..

Они встретились на Карельском перешейке, в сорок четвертом. В нескольких километрах от Выборга взвод «тридцатьчетверок» с десантом на броне выскочил на открытое поле, тянувшееся вдоль шоссе, и ринулся к замаскированным на опушке леса вражеским минометам, мешавшим продвижению нашей пехоты. Один танк был подбит посередине поля прямым попаданием крупнокалиберного снаряда, два проскочили, сняли фашистскую батарею. Автоматчики Роби Тислера, а он в звании лейтенанта командовал в том бою взводом, соскочили с машин, прочесывая мелкорослый ельник, выкуривая фашистов из землянок и траншей. В какой-то момент Роби почувствовал, что у него с плеча срывается узкий ремешок командирского планшета — он на ходу подхватил его, побежал дальше. Уже в госпитале разглядел, что ремешок был перебит пулей. Помнит, хотел перепрыгнуть окопчик, вырытый в бровке возле болота, и прыгнул в беспамятство. Он не успел почувствовать удара в голову, перед ним внезапно погас белый свет, исчезли звуки стрельбы, скрежет танков. Исчезло все. Военфельдшер, старший лейтенант Расма Барда, видела, как он падал, но ей под ноги шлепнулась мина, к счастью, неразорвавшаяся, и на миг девушка забыла про длинноногого лейтенанта-блондина, давно маячившего перед ее глазами. Бой откатился, Расма взглянула в ту сторону, где прыгал лейтенант, не увидела никого и хотела бежать дальше. Земля, усеянная прошлогодними листьями и иголками, дымилась, за ельником слышался разноголосый рокот удалявшегося сражения. Словно подернутое слезами, из облаков выходило опечаленное, кроваво-красное солнце. Запах сгоревшего тола, горького дыма раздирал нос и легкие. «Но где же этот длинноногий блондин?» — вдруг забеспокоилась Расма.

Пули засвистели над головой, но девушка успела нырнуть в тот окопчик — прямо на обмякшее тело лейтенанта.

Это была ее удача, ее судьба. Гитлеровский офицер, стрелявший по ней и ранивший Роби, сидел в десятке метров от них. В голове Расмы лихорадочно билась мысль: увидят ли наши, хоть кто-нибудь? И вдруг она задела рукой гранату-лимонку, висевшую на поясе сраженного лейтенанта. Еще на Калининском фронте, до второго ранения, бойцы научили ее бросать гранаты, — и Расма решительно сняла «лимонку» с широкого офицерского ремня раненого. Ребристая поверхность гранаты показалась ей теплой. Она осторожно вытащила проволочную чеку взрывателя и легким, но довольно сильным броском выкинула гранату из окопчика, в сторону стрелявшего по ней фашистского офицера. Короткий вскрик там, где раздался взрыв, отозвался в душе радостью: значит, достала!

Подняла над окопчиком свою пилотку — так делали ребята на Калининском. Тишина. Выглянула сама. Фашист, вытянув вперед руку с парабеллумом, неловко лежал на бровке траншеи, в месте ее крутого изгиба.

Она долго искала рану на теле лежавшего в беспамятстве лейтенанта и не могла найти. Какую-то царапину обнаружила справа, чуть ниже затылка, там запеклась капля крови, и ничего более. И никакими средствами, никакими усилиями девушка не смогла вернуть ему сознание.

Но Расма все-таки нашла рану. Левый сапог белобрысого лейтенанта наполнился кровью. С трудом стянув его, девушка почистила края пулевой раны, поняла, что кость не задета. Но от такой раны не теряют сознание, вот что поражало молодого военфельдшера!..

Соорудив из нескольких молодых березок волокушу и кое-как взгромоздив на нее раненого, Расма потянула его в сторону шоссе. Бой откатился уже далеко, здесь по-прежнему слегка дымилась земля, в ноздри лез запах сгоревшего пороха, прелой листвы. Все это было приторно-горьким, трупным, тем более, что и трупов фашистов и наших встречалось довольно много. По лицу Расмы лил горячий пот, лейтенант оказался тяжелым, силы уже покидали девушку, когда она увидела меж деревьев санитара-солдата из своего медсанбата.

— В ногу? И всё без сознания? — удивился солдат и взялся за волокушу.

Около трех недель пролежал Роби в их медсанбате на окраине Выборга. Когда он пришел в себя и санитар рассказал ему про Расму, он захотел немедленно увидеть свою спасительницу. Так они познакомились.

«Ранение в голень ноги и касательное — ниже затылка», — таково было заключение врачей.

— Скоро будешь воевать, лейтенант! — весело сверкнув темными очками, сказал ему хирург-подполковник. — Легко отделался.

Стоявшая рядом Расма ласково смотрела на лейтенанта, и он улыбнулся ей так чистосердечно, распахнуто, что она даже смутилась.

Она пошла провожать его до КПП — контрольно-пропускного пункта на окраине Выборга, где он должен был сесть на попутную машину и уехать к месту дислокации своего полка. Июльское солнце светило в глаза — доброе, ласковое, будто желало им еще раз встретиться и уже никогда не расставаться.

Они сели на краю дороги, и Роби не сразу сообразил, что его правая рука, не встретив сопротивления, крепко обняла девушку за плечи, притянула к себе. Смутившись, лейтенант отпустил Расму, бессвязно пробормотал:

— Извини, я так тебе благодарен… благодарен… сказать не могу, как… — Помолчав, он заговорил: — «Легко отделался!» Хорошо сказал подполковник. Везет мне на войне. Сказать тебе, как я был еще в сорок первом расстрелян, как сбежал из своей могилы, перешел линию фронта?..

Ему захотелось выговориться именно перед нею, он никогда ни до этого, ни после не был столь красноречив. И Расма поняла его, она сама взяла руками его лицо и крепко поцеловала.

Год продолжалась их переписка, о которой хорошо знали его друзья и весь медсанбат, где служила она.

Уже в Курляндии, после Победы, он нашел ее «хозяйство», нашел подполковника, который прочил ему хорошую судьбу.

Это было в лесу близ берега моря. Опять стояла отличная погода, маленькие домики бывшего санатория причудливо белели на склоне лесистого холма, сбегая между буйной зеленью почти к самому пляжу, за которым шумел прибой.

Дежуривший по медсанбату старший лейтенант с узкими погонами привел его в один из этих домиков. Пожилая уютная женщина в белоснежном халатике радушно встретила гостя, восторженно смотрела на него широко открытыми черными глазами («украинка, наверное», — подумал лейтенант), щебетала что-то приятное.

В домике тоже было чисто, уютно, на окнах висели занавески. Давно Роби не видел такого. И глаза тут же нашли свой портрет в рамке, любовно поставленный на тумбочке возле высокой металлической кровати под бежевым покрывалом. Сладко кольнуло в сердце: «Любит, ждет… А это — ее кровать…»

Увидев кого-то за окном, женщина вдруг схватила лейтенанта за руку, увлекла в другую комнату, приложив пальцы к губам, и закрыла дверь.

Он слышал, что в домик вошла она, Расма, его единственная, его любимая, и дернул дверь, чтоб схватить ее в объятия, но женщина предусмотрительно защелкнула дверь на замок.

— У нас кто-то есть?

Это ее голос, он прозвучал для Роби милее райской музыки.

— Поставь спирт, чего держишь такую бутыль в руках! — сказала женщина Расме.

Оказалось, что девушка ходила получать спирт, и женщина вовремя смекнула, что бутыль выскользнет из рук Расмы, если она неожиданно увидит своего «белобрысого» лейтенанта.

Они прожили в домике трое суток вдвоем, наслаждаясь жизнью, Победой, своим нерастраченным чувством.

В сорок седьмом, демобилизовавшись, Роби вместе с Расмой объехали почти все города Эстонии, побывали на хуторе близ Тарту, где когда-то проживали старики Тислеры. Крестьяне той деревни, за которой числился старый хутор, подумывали об организации колхоза, и демобилизованный офицер, проживавший до войны в Советском Союзе, был единодушно признан консультантом по колхозному строительству. К сожалению, Роби мог рассказать о жизни ленинградских железнодорожников, о торфоразработках между Мгой и Синявином, о своей школе, куда он так еще и не собрался съездить, но как организовать колхоз — не знал.