Аччелерандо

– Не волнуйся, я просто притащу его сюда любой ценой. – Она проходит мимо стола и бросает удивленный взгляд на пылесос, зачем-то спрятавшийся под ним. – Au revoir.

– Чао!

Когда она покидает свой кабинет, министр за ее спиной растворяется в большой, на всю дальнюю стену, тускло-серой панели дисплея. Джанни в Риме, а Аннет – в Париже. Маркус в Дюссельдорфе, а Ив – во Вроцлаве. Есть и другие, сидящие в своих цифровых камерах, разбросанных по всему Старому Свету, и пусть живыми рукопожатиями никак не обменяться, болтать при таком раскладе они все еще могут. Многоуровневая шифровка каналов связи – не помеха для взаимного доверия и взаимных же подколок.

Джанни пытается вырваться из региональной политики в европейские национальные дела: их работа – его избирательной команды то есть – состоит в том, чтобы выбить ему пост представителя по делам искусственного разума в комиссии Конфедерации. Если им это удастся, они смогут расширить границы постчеловеческого мира в дальний космос и далекое будущее. Потеря одной из ключевых фигур их команды, штатного футуролога и дипломата, чертовски выгодна некоторым лицам: у стен есть уши, и не все мозги, которые числятся за этими ушами, – человеческие.

Аннет взволнована гораздо больше, чем позволила себе выказать на глазах Джанни. Что-то не похоже на Манфреда – столь длительный невыход на связь, да еще и с ней. И его агент-секретарь отгородился от нее глухой стеной – вот это уж точно не лезет ни в какие ворота. Два последних года ее апартаменты служили Масху если не домом, то ближайшим его аналогом. Вчера вечером он отлучился, сказав, что обернется за одну ночь, и пропал. Дело точно пахнет керосином.

Может, это происки его бывшей жены? – думает Аннет. Едва ли – от Памелы уже давно не было никаких вестей, кроме язвительных открыток, отправляемых ею из года в год по случаю дня рождения дочери, с которой Манфред никогда не встречался. Решила поквитаться музыкальная мафия? Ассоциация авторских прав прислала посылку с бомбой или отравляющим газом? Нет уж – случись что-то подобное, его медицинский монитор бил бы громкую тревогу.

Аннет устроила все так, чтобы Манфред пребывал на безопасном расстоянии от всех этих похитителей интеллектуальной собственности. Она оказала ему крепкую поддержку, и он в ответ помог ей обрести свой собственный путь. Аннет тихо радуется всякий раз, когда думает, сколь многого они достигли вместе. И именно поэтому ее волнение сейчас перехлестывает через край. Сторожевые псы не подняли шум…

Аннет вызывает такси до аэропорта имени Шарля де Голля. Ко времени прибытия она успевает задействовать свою парламентскую карту и забронировать место в премиум-классе на ближайший аэробус до Тернхауса, аэропорта в Эдинбурге, заказать гостиницу и такси. Самолет взмывает над Ла-Маншем – и тут до нее доходит значение последних слов Джанни. Не имел ли итальянец в виду, что Фонд Франклина мог чем-то угрожать Масху?

В приемном покое больницы есть зал ожидания с зелеными пластиковыми креслами типа «ковшик», украшенный детскими рисунками, вернее, их объемными голограммами, что льнут к стенам, смахивая на сюрреалистичные построения из блоков «Лего». Тишина здесь царит абсолютная: вся доступная пропускная способность сети отдана медицинским мониторам. Плачут дети, надрываются сирены прибывающих экипажей скорой помощи, разговаривают друг с другом люди, но для Манфреда здесь тихо, как на дне колодца. Как будто он затянулся чем-то крепким, только без чувства эйфории и благополучия. В углу коридора торговцы соколиным кебабом (наверняка наверченным из голубятины) толклись близ закованных в цепи ржавых терминалов для приема добровольных пожертвований. За синими спальными мешками хронических больных, уложенными рядком у сестринского поста, неусыпно бдели камеры видеонаблюдения. Без привычного информационного гула в голове Манфред чувствует себя напуганным и потерянным.

– Я не могу зарегистрировать вас без подписания согласия на обработку данных, – твердит ему медсестра, поднося старомодный планшет с перечнем правил на экране к самому его носу. Услуги социального здравоохранения все еще бесплатны, но уже предприняты шаги по снижению частоты скандалов: подпишите здесь и здесь, или не видать вам врача как своих ушей.

Манфред затуманенным взглядом смотрит на нос медсестры, красный и слегка воспаленный от гуляющей по больнице инфекции. Его телефоны снова ссорятся, и он не может вспомнить почему; они обычно не ведут себя так, должно быть, чего-то не хватает, но думать об этом трудно.

– Почему я здесь? – спрашивает он в третий раз.

– Да распишитесь уже! – Ему в руку суют ручку. Он сосредотачивается на бумажке и резко распрямляется, когда в дело вступают въевшиеся в подкорку принципы.

– Но этот документ противоречит правам человека! Тут сказано, что вторая сторона обязуется не разглашать любую информацию о пациентах, процедурах и примененных методах любой третьей стороне, то есть средствам массовой информации, под страхом конфискации оказанных услуг, согласно разделу № 2 акта о реформации здравоохранения. Я не могу подписать это! Вы можете конфисковать мою левую почку, если я напишу в Сети о том, сколько дней пробыл в больнице!

– Ну и не подписывайте. – Медсестра-индианка пожимает плечами, оправляет сари и удаляется. – Всего наилучшего.

Манфред достает запасной телефон и смотрит на его дисплей.

– Что-то тут не так. – Клавиатура пищит, когда он с трудом вводит коды операций. Он попадает в X.25 PAD [49] и смутно припоминает, что может откопать через него: главным образом давно неактуальные недра внутренней сети системы здравоохранения. Его мозг выдает ошибку загрузки: воспоминания угасают где-то на кончиках пальцев, перед самым моментом просветления. До одури неприятное чувство – мозг подобен древнему движку с залитыми свечами зажигания, который все проскальзывает и проскальзывает, будучи не в силах завести машину.

49

Один из самых «древних» сетевых протоколов для обмена информацией на основе телефонных сетей.

Продавец кебаба возле ряда пластиковых кресел, на котором расположился Манфред, кидает кубик специй на свой гриль: тот начинает чадить синеватым дымком с запахом пряностей и каннабиса, умиротворяя и пробуждая аппетит. Манфред дважды шмыгает носом, затем, пошатываясь, поднимается на ноги и отправляется на поиски туалета. Он бубнит в свои наручные часы:

– Алло, Гватемала? Принеси мне, пожалуйста, дозы. Нажмите на мое дерево мемов, я в замешательстве. Вот черт. Кто я такой? Что случилось? Почему все расплывается? Я не могу найти свои очки!..

Пестрая компания покидает отделение для больных проказой – сплошь мужчины и женщины в старомодных нарядах: в темно-красных костюмах – первые, в очень длинных платьях – вторые. Все они носят электрически-голубые одноразовые перчатки и медицинские маски. Над ними витают шумы и потрескивания зашифрованного потока обмена данными, и Манфред по наитию плетется вслед за ними. Все они покидают отделение интенсивной терапии через выход для инвалидов-колясочников – две леди и три джентльмена, в хвосте у которых помятый и прибитый лишенец двадцать первого века.

Какие они все молодые, проносится туманная мысль в голове Манфреда. Где ИИНеко? Она бы точно во всем разобралась – будь ей это интересно, конечно.

– Думаю, нам стоит вернуться в клуб, – говорит один из юных кавалеров.

– О да! Конечно! – щебечет его невысокая белокурая спутница, аплодируя. Кажется, до нее дошло, что она так и не сняла голубые перчатки, и она раздраженно стаскивает эти анахронизмы, обнажая кружево проводов от позиционных сенсоров. – Зря проехались, как мне кажется. Если нужный нам человек здесь, не вижу простого способа разыскать его без нарушения врачебной тайны и больших денежных затрат.