Аччелерандо

– Я Масх! Манфред Масх! Я здесь с отличным предложением. У меня есть план по улучшению финансового положения вашей церкви. Я сделаю вас богатыми! – Очки подсказывают ему, что говорить, – и он говорит.

Мужчина в дверном проеме чуть склоняет голову набок, очки сканируют гостя с ног до головы. Масх нетерпеливо подпрыгивает, и его скороходы плюются синим остаточным выхлопом.

– Вы уверены, что пришли по адресу? – подозрительно спрашивает мужчина.

– Да! Конечно же, да!

– Ну что ж, тогда заходите, садитесь и рассказывайте, что к чему.

Масх врывается в комнату, широко открыв свой мозг для роя круговых диаграмм и кривых роста – образов, рождающихся в причудливом фазовом пространстве его ПО для корпоративного управления.

– У меня есть идея, в которую вы, быть может, не сразу поверите, – декламирует он, скользя мимо досок информации, где на манер экзотических бабочек распяты на булавках церковные объявления, перешагивая через свернутые ковры и стопки оставшихся после распродажи лэптопов, проходя мимо церковного радиотелескопа, который служит еще и птичьей кормушкой и поилкой в саду миссис Мюрхаус. – Вы здесь пять лет, и по вашим счетам я заключаю, что церковный доход преступно мал. Его едва ли хватает на погашение аренды, но вы ведь акционер шотландской атомной станции, верно? Большая часть религиозных фондов заполнены благодаря щедрому пожертвованию одной из ваших прихожанок перед отходом к точке Омега [55] , верно?

55

Согласно христианскому учению Тейяра де Шардена – конечная точка эволюции бытия, характеризуемая наибольшей сложностью и одновременно гармонией организации, осознанностью и всеобщим единением.

– Хм. – Священник бросает на него строгий взгляд. – Не имею права делиться с кем-либо сведениями об эсхатологических инвестициях церкви. Но откуда вы все это взяли?

Они каким-то образом оказались в покоях настоятеля. Над спинкой видавшего виды офисного кресла висит огромный гобелен в раме, изображающий рушащийся космос в час Конца Времен: мертвые галактические скопления с эсхатическими сферами Дайсона летят навстречу друг другу и Большому Сжатию [56] . Святой Типлер Астрофизик с одобрением взирает на эту картину сверху, кольцо квазаров образует нимб вокруг его августейшей главы. Плакаты возглашают строфы Нового Евангелия: «Космология – свет, сомнения – тьма» и «Да пребудьте вечно в моем световом конусе» [57] .

56

В космологии – один из возможных сценариев будущего Вселенной, в котором расширение Вселенной со временем меняется на сжатие.

57

Гиперповерхность в пространстве-времени (чаще всего в пространстве Минковского), ограничивающая области будущего и прошлого относительно заданного события.

– Может, вам что-нибудь принести? Чашку чая, зарядку для девайса? – вопрошает у гостя настоятель.

– Кристаллический мет? – с надеждой спрашивает Масх и глупо улыбается, таращась на виновато мотающего головой священника. – А, не валнайтесь. Я только шуткую. – Подавшись с хищным видом вперед, он выдает полушепотом, с придыханием: – А я, между прочим, я все знаю о ваших спекуляциях с фьючерсами на плутоний. – Он многозначительно стучит пальцем по оправе краденых «умных очков». – Эти штуки не просто оперируют инфой, они над ней ду-у-у-умают. И я знаю, куда подевались все деньги.

– Так что ты предлагаешь? – спрашивает настоятель ледяным тоном, без благостных ноток, что звучали прежде. – Мне теперь придется отредактировать воспоминания из-за тебя, грешник. Я-то думал, что совсем об этом забыл. И теперь какие-то мои частицы не сольются в конце времен со Всевышним – из-за тебя, опять же.

– Не сымай рубаху, падре, – смысл спасать сарай, когда хата погорела? Ты ж сечешь, что друзя твои все равно ни фига не секают, а?

– Что тебе нужно?

– Лады. – Огорченный Масх отстраняется. – У меня есть… – Он запинается, и по его лицу расползается крайнее замешательство. – У меня есть… лангусты! – наконец-то объявляет он. – Искусственно выведенные и выгруженные в Сеть лангусты, согласные работать на твоих заводах по обогащению урана. – Он смущается еще больше, и очки уже едва ли контролируют его речь. – Слушай, тут такая маза, вы же в люди выйдете со мной, и дяньжат поимеете, и еще вот… – Новая пауза. – И с налогами проблем не будет. Смотрите, эти лангусты – у них устойчивость к нейтрино. Нет, быть такого не может. Я их продавать не собираюсь – можете использовать… – Его лицо кривит гримаса отвращения. – Задаром можете использовать?!

Примерно через тридцать секунд, вставая с крыльца Первой реформистской церкви Типлера Астрофизика, человек, который мог бы быть Масхом, задается вопросом: может быть, это дерьмо с большими финансами не такое простое, как может показаться? Агенты в его очках задаются вопросом, улучшат ли положение уроки красноречия, но далеко не все из наличествующих интеллектуальных предустановок столь оптимистичны.

И снова – к историческим перспективам. В это десятилетие они почти клинические.

Несколько тысяч стариков из поколения «детородного бума» стекаются в Тегеран на Вудсток 4.0. Европа отчаянно пытается импортировать восточноевропейских медсестер и помощников по уходу на дому; в Японии целые сельскохозяйственные деревни лежат в руинах, фермерские профсоюзы высосаны досуха, а города поглощают людей, как жилые черные дыры.

Слух распространяется по закрытым сообществам пожилых людей на американском Среднем Западе, неся за собой хаос и беспорядки: старение вызвано закодированным в геном млекопитающих медленным вирусом, который эволюция не отсеяла, и богатенькие Буратино сидят на правах на вакцину. Как обычно, Чарльзу Дарвину вменяют больше, чем следует. Менее громкие, но более реалистичные методы лечения старости – восстановление теломер и снижение содержания гексозоденатурированного белка – доступны в частных клиниках тем, кто готов отказаться от своей пенсии. Прогресс, как и ожидается, вскоре нарастит темп, так как основные патенты в области генной инженерии начинают истекать; фонд свободных хромосом уже опубликовал манифест, призывающий к созданию генома, свободного от интеллектуальной собственности, с улучшенными заменами всех обычно дефектных экзонов.

Эксперименты по оцифровке и запуску нейронного программного обеспечения под эмуляцией хорошо известны; некоторые радикальные либертарианцы утверждают, что, когда технология созреет, смерть – с ее драконовским сокращением прав собственности и избирательных прав – станет самой большой проблемой в гражданском кодексе.

За небольшую доплату большинство ветеринарных страховых полисов теперь покрывают клонирование домашних животных в случае их непредвиденной и мучительной смерти. Клонирование человека, по никому не ясным причинам, по-прежнему является незаконным в большинстве высокоразвитых стран – однако на обязательном аборте идентичных близнецов почему-то почти никто не настаивает.

Некоторые товары дорожают: цена сырой нефти побила восемьдесят евро за баррель и неумолимо растет. Что-то, напротив, дешевеет: те же компьютеры, например. Любители распечатывают причудливые фанатские архитектуры процессоров на своих домашних 3D-принтерах; люди среднего возраста подтирают зад диагностической туалетной бумагой, которая может сказать, что у них там с уровнем холестерина.

Последними жертвами марширующего прогресса стали магазины элитной одежды, унитазы, туалеты, боевые танки и первое поколение квантовых компьютеров. Новинки десятилетия – доступные улучшенные иммунные системы, мозговые имплантаты, которые подключаются прямо к органу Хомского и разговаривают со своими владельцами через их собственные речевые центры, тем самым подпитывая укоренившуюся в обществе повальную паранойю насчет лимбического спама. Нанотехнологии раздробились на дюжину разрозненных дисциплин, скептики предсказывают их скорый конец. Философы уступили квалию [58] инженерам, и текущая трудоемкая задача в области искусственного интеллекта – заставить программное обеспечение испытывать смущение.

58

Область работы с первичными эмоциями, в самом широком смысле – со всей поступающей в сознание информацией в принципе.

До управляемого термоядерного синтеза, конечно, еще целых полвека.

Беженцы из Викторианской эпохи превращаются в форменных готов прямо на глазах у испытывающего культурный шок Манфреда.

– Ты какой-то потерянный, – замечает Моника и с любопытством склоняется к нему. – И, кстати, что у тебя с глазами?

– Я плохо вижу, – пробует объяснить Манфред. Все расплывается, и голоса, которые по обыкновению беспрестанно трещат в его голове, не оставили после себя ничего, кроме сокрушительной тишины. – Похоже, меня ограбили. У меня украли… – Он щупает бока: в области поясницы чего-то не хватает.

Моника – высокая женщина, которую он впервые заприметил в больнице, – входит в комнату. Ее домашнее облачение – это что-то обтягивающее и с радужными переливами; она заявляет, что это распределенное дополнение ее нейроэктодерма, и от самих слов ему не по себе. Без своей костюмно-драматической экипировки Моника – взрослая женщина родом из двадцать первого века, рожденная или декантированная в эпоху миллениумного «детородного бума». Она машет пальцами перед лицом Манфреда:

– Сколько?