Ад без жала

– И воспользоваться мною и Судьями?

– А почему нет?

Нет-нет. Ты сам создашь свой кошачий Рай. Ты сам - старый кот с непроницаемым взглядом. Чеширский Кот.

– Третья - ради тебя. Ты что?

Бенедикт только фыркнул:

– Не думал, что именно ты будешь делать что-то ради меня, да еще в Аду.

Теперь пришла очередь Людвига смотреть так, как смотрят на упрямых дурачков.

– Я пригрел всего одного кота, который не совсем кот и не совсем мой. А ты? Этот твой Игнатий - человек с душевным складом пса или медведя. Он даже тебя близко не подпускал...

В уме Бенедикта наступила ясность, сделалось любопытно. А Людвиг довольно улыбнулся и продолжил:

– Или этот твой фаворит, который по правую руку, с иконным лицом...

– Это Ириней, бывший епископ Лиона. Тот самый, борец с гностиками, - Бенедикт засмеялся.
– Он - мой преемник, но пока не знает этого!

– Ты готовишь преемника? Ого!

– Тогда не называй его фаворитом.

– Это неважно. Я говорю не о нем - о тебе. Ты понял, что ты делаешь?

– Что?

– Ты выбираешь не совсем людей. Человек-зверь. Человек-икона. Чем-то тебя не устраивает человеческая природа.

– Не устраивает.

Бенедикт насторожился и похолодел

(он все знал? и ревнует?)

был еще и человек-ангел, первый

а Людвиг продолжал, и напряжение в голосе сменилось смехом:

– Ты бы и меня не обошел вниманием, будь я лет на сорок помоложе, ведь так?

– И потому, - Бенедикт изобразил светское изумление.
– Ты намереваешься что-то сделать для меня. За то, что я мог обратить внимание. Или за то, что не обратил. Нет, не совпадает.

– Не в этом дело!
– а вот это уже самая настоящая досада.
– Просто я тебя понял. Тебе тут делать нечего.

– Твое собственное прошение... Сам знаешь, что бы я там ни написал, Ад только ухудшит твое положение и добавит мучений мне. Тогда зачем?

– Совесть замучает? Ах, как хорошо! Тебя, столоначальник, даже не передернуло от такого слова! К чертям в уборную мое прошение!

– Как?!

– А вот так!
– Людвиг показал, как.

Теперь оба шли к жаровне бок о бок, и тени их падали обыкновенно, просто назад. Людвиг коль очень устал и решил закончить разговор. Но Бенедикта он знал и мучить его не хотел (Аду мы не служим!) - этот не отцепится, пока все себе не разъяснит. И пока не будет сам готов отпустить и проводить.

– Прошение - чепуха. Я-то мастер изобретать чепуху...

Людвиг вдохнул, вдохнул и развернулся к собеседнику; тот резко остановился.

– Прошение для кота - не чепуха.

– Хм, хм... Думаю, ты сам создашь этот твой которай.

С улыбкою светлого ангела Людвиг закивал головой.

– Да! С твоей помощью. Прошение про меня - вот чепуха!

– Ты что-то хочешь сказать и не решаешься?

– Да. Спасибо. Да... Я почти уверен, что моя душа не бессмертна.

– Но почему?!

Как вообще способна существовать смертная человеческая душа?!

– Я похож на того кота... Ты выделял меня... Человек-Кто? Человек-Книга?

– Погоди-ка, это не то!

– Не то. Согласен.

– Да не вертись ты, не под пыткой!

– Ага! Вот ты как! Под пыткой, говоришь? В пытках-то все и дело. Я тебя старше лет на тридцать, ведь так?

– Угу.

– Тогда ты плохо это помнишь. Время как будто бы отступило назад - как отлив, и у молодых пропала память, оно ее смыло. Ты пришел к нам, когда уже наступила эта тишь-гладь-божья благодать и дядя Руди в князьях Церкви. Я-то не оттуда, и видел другое.

Людвиг глядел в пламя и оттуда что-то глазами выхватывал.

– Не так давно - а для тебя слишком давно... У нас, в том, моем, городе, был некий пророк. Мужик, вроде не бедняк. Все собрал в одну кучу - женщин, золото, товары, продукты. Мужчин и детей они перерезали. Почти всех. Потом снова грабили. И вроде бы во славу Божию. Не работали. Собрали все и стали ждать, когда же господь пошлет им благодать! А он послал, он ох как послал! Переловили их, пытали. Казнили да подвесили гнить на колья. Там творилось... Во время этого с душой моей что-то произошло. Она стала стеклянной и распалась на куски, вот и все. Душа избегает причастности Бездне. И ради сохранения невинности она теряет жизнь вечную. Мерзость!

Тут разум Бенедикта исторг на поверхность некоторые воспоминания о пытках:

– Даже здесь, даже здесь! Способности душ к переживаням очень, очень ограниченны! Они перестают чувствовать.

– Вот именно. Потому что нечем. И Богу моя душа больше не причастна.

– Так ты согласен умереть?

Людвиг поглядел ему в лицо еще раз, что-то решил:

– Смертная душа противоречит самому смыслу Преисподней. Так или иначе, Ад меня отторгнет. Если я рассыплюсь у всех на виду, это какой же будет конфуз! Так я просто дал понять, что подошел к пределу. Мне все равно, отпускают меня - или нет.

– Что могу сделать я?

– Быть свидетелем.

Да, а потом сесть тебе на хвоста? И помешать уйти. Или воспользоваться твоим способом. Тени снова устроились каждая на своей стене и притихли, а Людвига уже трясло. Бенедикт вцепился в него взглядом, и старик принял эту опору:

– Когда я шагну за жаровню, оно произойдет.

– Я увижу.

– Нет, - старик покачал головою и по-детски закусил губу.
– Боюсь, нет. Нет, свет ослепит тебя. Тезей не увидел, как царь Эдип провалился к Эвменидам... Да что я так болтаю, стыдно... Все!

– Нет, погоди, погоди! Если есть шанс, что душа бессмертна...

– А если я скажу, что вовсе нет бессмертных душ?! Что вы здесь сохраняете их неизменными, как вяленых лещей? Цена вашего бессмертия - гибель!

– К чертям эти дохлые души! Если ты не погибнешь, исполни просьбу.

– Какую?

– И сделай этот кошачий Рай!

– Я не бубен, чтобы на мне играть!

Бенедикт заторопился, полез в рукав и быстро передал прошение:

– Это просто - цыгане просят, чтобы их похоронили по-христиански.

– Это просто. Бог им в помощь, да и я им не так уж нужен... Что еще?

– Вот это. Прочти-ка.

Доктор Коль развернул страничку, вытянул руки как можно дальше вперед, а голову закинул назад: так читают дальнозоркие.

– Ух ты! Никто так повестей не пишет - словно бабка на лавочке сидит и сплетнями делится. Это же повесть? Странная какая...

– Не знаю. В это самое превратился мой чиновник, когда я...

– Это он и есть Акакий Акакиевич Башмачкин - тьфу ты, московит, язык сломаешь! Про твоего Акакия, - хихикнул библиотекарь, словно бы и не предстояло никакой смерти.
– Судачит вся Преисподняя; ну, те, кто умеет слушать. И что мне с ним делать?