Ад без жала
Шрифт:
– Таков, значит, разум, и вы его осмеиваете?
– Если тебе угодно.
– Вы, обезьянки Божии, создаете шутовские подобия разума?
– Ты так решил. Это называется Левиафан - так говорят твои ... э-э-э... товарищи во времени.
Бенедикт уселся покрепче, ноги протянул и хихикнул прямо в лицо Гераклита:
– Говори так со своими учениками.
Философ обиделся, а доктор философии заговорил мечтательно:
– Я пытался писать о живом разуме...
– Я знаю таких. Они умерли много после тебя. В том-то и беда твоя...
Бенедикт тоже знал "таких",
– Давай, - провоцировал Гераклит-Сократ, - Давай, покажу тебе этот твой живой разум?
– Я тебя чем-то обидел?
– лениво поинтересовался доктор философии.
– Да нет, не знаю. Покажу тебе. Как тебя зовут?
– Бенедикт.
– И тебя тоже? Эй, Барух, покажи ему!
Подошел нестарый человек, похожий на еврея.
– Барух, ты еврей?
– дежурно спросил Сократ. Тот усмехнулся:
– Уже нет. Но все-таки, наверное, да.
– Барух, для чего евреи считают, что люди и животные не должны жить рядом?
– Смотри.
– Я уже видел. Ему показывай, тезке твоему.
Барух легонечко поклонился, разорвал пыльные одежды, потом раскрыл грудь. Ребра отвел легко, как заднюю стенку часов. В легких собралась стеклянная пыль и проросла рубцами; клубы этой пыли выглядели здесь на диво живыми, сукровичными.
– Вот этот философ, Барух, тоже думает о живом разуме, как и ты. Бенедикт, Барух, твой тезка, ловил и распинал человеческие страсти, как бабочек на булавках, превращал их в аксиомы и теоремы - теперь его ненавидит Евклид, единственного из всех. Бенедикт, простофиля, ты поступал с живым разумом так же?
– Я не смог завершить...
– Твое счастье! И вы не поняли, тупицы оба, что я, юродивый, создавал свои вопросы, чтобы живой разум жил непригвожденным?! Бездарности, оба! Препарируйте наши Красоту, Истину, и Благо, но не смейте...Кха, кха, кха!
– Прости, Сократ, - сказал Простофиля Бенедикт, - Это-то меня и остановило. Платон...
– Еще и Платона приплел!
– Не смог.
– Твое счастье... Барух, закройся. Он тебе не уподобился, ты, пугало! Все-таки покажи, почему нельзя совмещать человека и зверя?
Барух, обиженный, сбросил шляпу. Но то была не шляпа. Кто-то когда-то спилил ему крышу черепа, но и теперь она могла сидеть плотно, как шлем. Сейчас он держал ее ладонью, словно чашу, и это была обыкновенная и сухая мертвая кость, как на медицинском факультете. В черепе открылось примерно то же, что и в глиняном гнезде людей. То, да не то: мозг породил известковые наросты и странные
стеклянные пузыри. Простофиля Бенедикт увидел, а Барух, его мнимый тезка, возложил крышку черепа обратно и спрятал все это.– Что это, Барух?
– Если человек общается с животными, духи болезней проникают в него и формируют вот такие пузыри. Человек становится падалью, его съедают псы и выпускают этих духов-личинок, поселяют их в своих утробах. Мысли человека в этих пузырях замирают и теряют связь с речью - так произошло с твоим собеседником, Сократ.
Еврей снова поклонился и решил уйти.
– Спасибо, мой Барух - ты, Стеклянная Колючка! До свидания, ты свободен.
– А ты все так же тщеславен, мой Сократ. Ты распят своим тщеславием вот под этой кучей разумного мусора.
– Ну да, отступник, ну да, и кому же это мешает?
– Не мне, дорогой учитель, не мне...
***
Философы остались вдвоем. Бенедикт поглядел печально и пусто - стало видно, наконец, что глаза у него голубые. Сократ перехватил взгляд своими бледными глазками, глазками веселой беспечной Горгоны, и не сказал ничего. Тогда, вздохнув, начал Бенедикт.
– Гераклит. Сократ Или даймон. Я был философом, и я был палачом. Потому послушай меня.
– Я слушаю. И соболезную.
– Так вот. Я предполагаю, что тебе известно, как покинуть Ад. Ты не делаешь этого сам, и это грех.
– Я не спрашиваю, из-за чего ты сделал это предположение...
Бенедикт отмахнулся.
– И я могу выпытать это знание. Ты меня понял?
Сократ посмотрел, одобряя, кивнул и отодвинул тряпочку на груди. Кто-то когда-то забил ему меж ребер железный костыль, и костыль этот давно заржавел.
– Хорошо догадался. Я и впрямь знал и не ушел. И Барух прав - я пригвожден здесь. Это место называется Лимб, ваш Данте его видел... Ты все еще думаешь, что я тебе полезен?
– Нет. Не воспользовавшись им, ты сделал свое знание ложным?
– Умница! Я кое-что расскажу тебе все-таки. Первое. Барух не зря говорил о животных. Он ненавидит животную природу человека и старается ее убить.
А Бенедикт потерял счет тем, кого подымал на рога, кого пропарывал рогом, кого разбивал копытами. Он разломал гнездо людей, но это никого не спасло.
– Твой Платон, умирая, превратился в лебедя, так?
– Не знаю. А ты чего это защищаешь звериную природу? Что это ты ей так предан?
– Уж очень вы ею пренебрегали, греки.
– Мы?! Ты мне это говоришь, христианин?
– Ладно. Мы все ею пользовались, презирая.
Игнатия она, природа зверя, спасла во время оно. Спасала всю жизнь, в том числе и от Бенедикта.
– Я не запрещаю. Если хочешь, тупой ты вепрь, становись зверем и разбивай врата вашей Преисподней - только зверем ты их не найдешь.
– Что тогда?
– Подумай.
– Сначала разыщи ворота, потом сноси их, так?
– Сам сказал.
Ничего интересного в этом разговоре не было, привычный сократический диалог. Слово за слово, старикашки на лавочке. Оцепенели.