Ад без жала

– Вы понимаете, - зашептал Йозеф - сейчас он был немного выше собеседника, и ему пришлось склониться к настороженному уху. Вот она, действительно полезная исповедь!
– Вы понимаете - ведь Радамант жив! Он стыдится такого, но он живой!

– Но это невозможно!
– торжествовал про себя Бенедикт.

– Еще как возможно!
– у Йозефа даже акцент пропал, в такой он пришел экстаз, раз собеседник готов сейчас слиться с ним и всласть понаушничать.
– Не знаю как, но он жив, потому и болен. Он испытывает постоянный голод, но настоящей пищи не ест. Поэтому я - только я один во всей Преисподней!
– занят проблемами голода!

Бенедикт наставил ухо и слушал, а болтун Йозеф заливался соловьем (правда, шепотом):

– У него же диабет...

– Поэтому гниет нога?

– Ну да! Он все время голоден, он алчет, и это притягивает души именно сюда.

– Они попадают к нему, даже если не так уж виновны... Попадают, если не понимают, что творят... Или не хотят прилагать усилия в Чистилище. Вынуждены бесплодно трудиться ради блага Преисподней.

– Ну да, ну да! Он ищет, чем насытиться, потому что от голода разыгрывается боль. Пока мучается кто-то другой, его язвы молчат. Но он все равно алчет. Бедняга. Мы хотим ему помочь.

"Когда я видел Радаманта, он поджаривал людей на сковородке. Значит, он не готовил себе кушанье. Он обезболивался, мучая их. А потом пытал их страхом смерти, когда топил в помоях"

– Ничего себе - в Аду и хотят помочь! Это же натуральное Чистилище, разве так можно?! Так вот почему, Йозеф, он не хочет Вас видеть - потому что, если Вы помогаете ему, то он, значит, слаб.

– Наверное, да, - впервые за весь разговор задумался Йозеф; Бенедикт, словно девчонка или старуха, слушал.
– Ведь он же никогда не встанет, даже если заживет нога. Знаете, он ведь был борцом. Неудачно сделал мост, и у него треснул шейный вроде бы позвонок. Обратили внимание - руки у него слабые? Так вот - ходить он не будет - ни ногами, ни на костылях...

Речи Йозефа бессмысленно стучали в голове, потом словно бы схватились, стали прозрачными и полезными; поняв это, Бенедикт улыбнулся:

– Йозеф, а Вы можете взять меня к себе?

– Ну конечно же! С Вашим-то опытом причинения боли... Те мальчишка с девчонкой Вас все еще боятся! Только знаете что - поговорите с Радамантом сами. Скажите, что я, со своей стороны, полностью согласен. Он меня не очень-то любит видеть. А прошение напишем post factum.

– Прекрасно! Разумеется, я скажу, это в моих интересах.

Йозеф хотел было хлопнуть нового сотрудника по плечу, но остановился и просто подал руку, а Бенедикт пожал ее.

– Я пошел, поговорю прямо сейчас. До свидания, Йозеф.

– До свидания.

Йозеф обернулся цаплей, взлетел и уселся на крыше лаборатории, зорко поглядывая золотистым глазом. Бенедикт чувствовал этот взгляд, он словно бы подталкивал в затылок и, слава Тебе, Господи!
– мешал думать. Оживающая мумия шла сама по себе.

***

В домике Радаманта света почти не было, в окне трепетал какой-то слабый отсвет - вот и все. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что Радамант не рассмотрит лица собеседника, и потому плохо, что сам Бенедикт станет видеть хуже. Он ожидал внезапного превращения в зверя, но этого не происходило - видимо, Мишель отлично приручил зверюгу. Прежняя взрывная ярость превратилась в холодную, очень полезную ненависть: Бенедикт лучше видел, лучше слышал, быстрее двигался и соображал. Может быть, и ему, как Радаманту, суждено ожить в Аду? Ну уж нет! Заканчивай разговор! Замолчи!

Бенедикт, обернувшись Простофилей, негромко постучал и вошел, не дожидаясь ответа. Он знал, как плохо двигается Радамант и решил немного помочь ему. Дверь, как и в прошлый раз, привела в кухоньку, сейчас темную. Мрак был густым и бурым, словно патока. На сей раз никаких сковород не было - на столе стояла просторная клетка из бамбука и в ней сверчок, смешной и толстый, с колючими и жесткими ногами, с коленями гораздо выше спины. Это на вид сверчок комичен, но мы-то понимаем, почему он сидит в такой просторной клетке - сначала их там было несколько, а потом они сцепились и разорвали друг друга на части. Остался этот - то ли самый сильный, то ли самый хитрый, сумевший притвориться мертвым... Поблескивали только ободья больших колес - Радамант сгорбился в легком черном кресле для инвалидов. Он пропаривал над жаровней какие-то грязные бинты, и лучше здесь было не вдыхать! Наверное, потому мрак так сгустился.

Бенедикт нашел взглядом зеркало - с ним нельзя было терять контакта ни в коем случае. Потом, Быстро и низко кланяясь, подступился к Радаманту. Тот бинта не отложил и буркнул:

– Ну? Слушаю.

– Я пришел, господин мой, с просьбой.

– Я так и понял. Продолжай.

– Я хочу поступить в лабораторию Йозефа-цапли, исследовать боль.

Радамант уронил бинт - с расчетом, на стол, а не в огонь - потер ладони (они зашуршали, как крылья большой стрекозы), улыбнулся, от чего его монгольские глазки стали еще уже, а потом рассмеялся, как мальчишка:

– Я же говорил, что тебе понравится! А что Йозеф? И у нас, кстати, не говорят: "Я хочу"!

– Он полностью согласен.

– А где прошение? Порядка не знаешь, что ли?

Радамант капризно супился, а Бенедикт, встав немного сзади, его утешал:

– Простите, господин. Но Йозеф решил написать его сам, после назначения. И спасибо Вам за Иринея!

– Кого? Это не я его прислал.

Бенедикт вгляделся в зеркало. Оно было прежним, прямоугольным и в человеческий рост. Только сейчас там было совсем не утро, не рассвет. Стояла ночь на том же самом лугу в предгорье, очень темная - при том, что Луна была почти полной. Она взошла недавно, огромная, и отсвечивала золотом. Так оно блистает, сплавленное с серебром. Успели раскрыться прозрачно-белые цветы - "Так это и есть тот самый звездоцвет, так похожи на звезды!" - подумалось Бенедикту. Большие серые мотыльки слетелись к ним без звука, да и от цветов ничем не пахло. Прилетела маленькая сова и выхватила мотылька из воздуха. "Так вот он, Край Вечной Охоты". Это не может быть Раем, в Раю никто никого не ест. И не может быть тем темным веком, куда отослали, словно ребенка поиграть, Игнатия... Или может?

– Вы согласны?
– напомнил Простофиля Бенедикт - очень уж Радамант увлекся грязным бинтом.

Расшевеливая пальцы, Бенедикт увидел, как из-за горы слишком быстро примчался желто-пегий пес. Радамант вроде бы не заметил этого - и не стоило привлекать внимания, но Бенедикт от зверюги оторваться не мог. Пес встал на дыбы и навалился на поверхность зеркала, заскреб по ней когтями. Он закрывал и открывал рот - лаял, но слышно этого не было. При жизни Урс не любил Бенедикта - все пытался отогнать его, ревновал, видимо. В прошлый раз пес шел, сгорбившись, еле лапы волочил. Ждал, пока его нагонит Игнатий. Если пес лает, пугает - значит, Игнатий где-то поблизости. Но Урс вдруг завилял хвостом. Тяжелый хвост обметал зеркало изнутри, а весь собачий зад ходил ходуном. Лаять Урс не перестал. Так это он просится, чтобы его впустили! Он его, Бенедикта, зовет? Он рад? А Радамант по-прежнему ничего не видел в зеркале. Он скатывал старый бинт.

А потом развернул кресло и сказал:

– Я еще ничего не позволил.

– Как прикажете...

– А вот если ты сможешь очистить мне рану да наложить повязку, и чтоб без боли... Тогда - может быть. Подумаю.

Тут Бенедикт начал быстро остывать внутри. Так уже было, Радамант уже играл с ним, сделав единственным ответственным за посмертную судьбу Игнатия! Ох, зря он это начал, не надо было так - не надо! Пес успокоился вдруг, сел, заулыбался во всю пасть и красиво разложил хвост. А Бенедикт посмотрел вниз. Нога ниже колена была раскрыта, она опухла и покраснела, как вареная колбаса, и по ней змеились лиловые и пурпурные сосуды. Несколько язв были пусты, суховаты, одна гноилась. Высохли два пальца и напоминали теперь березовые веточки. Не зря Йозеф тебя жалеет...

Бенедикт чуть наклонился, как если бы хотел взять и свернуть бинты. Что сказал Йозеф: шея - твое слабое место? Вот и посмотрим.

Хитрец Бенедикт ухватил Радаманта под подбородок, а другой рукой резко провернул голову, словно пробку ввинчивал. Страшно не сделалось - сначала что-то треснуло, а потом Радамант слабенько всплеснул руками, обмяк и упал глицом вперед, когда Бенедикт смог его - не тотчас - выпустить.

Дальше - неважно. Он может или остаться трупом, или продолжать прежнее уже как мертвая душа. Бенедикта это больше не касается.