Ад

В конце концов, под утро я пришел к выводу о том, что Айк работал на Гемоновича, а Гемонович — на Пригожу. Это доказывал и разговор, подслушанный мной в «форде» во время моего первого бегства с нефтеперерабатывающего завода. Тогда я из него почти ничего не понял, но теперь, когда мне было известно точное имя убийцы Паламаренка… Наверное, они думали, что документы именно у него, а Мельниченко к этому времени потерял темп.

Все было расставлено, как мне казалось, более или менее логично, но я чувствовал, что какое-то звено упрямо выскальзывает из моих рассуждений. Это взлохмачивало мои и без того взлохмаченные мысли. Впрочем, такая «лохматушка» имела и полезную сторону: лица Дмитрия и Алексиевского почти не возникали в моем сознании. То, как работало сознание Ляльки, было не так понятно: она старательно отводила от меня взгляды, подчеркнуто обращалась только к Вячеславу Архиповичу и даже не реагировала на Лианну, время от времени ластившуюся ко мне. Оттолкнуть эту девушку мне было не под силу: хотя одна живая душа хоть как-то меня жалеет. Беловод не считается — он вообще за все в этом мире переживает.

Я тяжело вздохнул и перевернул затекшее тело. В тон моему расположению духа подо мной так же жалобно заскрипели пружины. И этот скрип совпал со скрипом несколько покореженной мной вчера вечером двери: она отворилась, и черным призраком в палату вплыла Гречаник. На нее смотреть было страшно: очевидно, события последних дней сказались, в конце концов, и на гременецкой «железной леди».

Остановившись посреди комнаты, она немного помолчала и хрипло произнесла:

— Ну, как ваши дела?..

Ей никто не ответил до тех пор, пока я тяжело не сел на кровати:

— Вашими молитвами.

— Проходи, Тамара, проходи, — вдруг словно гостеприимный хозяин уютного жилища зачастил Беловод. — Садись. Рассказывай, что там, на белом свете, творится.

Гречаник немного поколебалась, но потом подошла к нему и устроилась на соседней кровати. То есть на моей.

— Особенного — ничего. Город молчит, тарелки висят, извержений немного меньше стало.

— В общем, божья благодать, — мрачно бросил я, но она не обратила на меня внимания.

Такое невнимание могло быть и обидным, если бы меня намного больше, чем оно, не беспокоило относительное затишье, установившееся ночью. Было в нем что-то напряженно-зловещее и угрожающее, как тишина вспышек далекой грозы, которая, впрочем, неумолимо надвигается на притихший город.

— Божья благодать, — повторил я. — Но, Тамара Митрофановна, всех нас больше беспокоит другая проблема. А именно: кто разрешил арестовывать свободных граждан свободного государства без суда и следствия? Ваш патрон, — я намеренно подчеркнул это слово, и Тамара заиграла желваками, — ваш патрон неоднократно публично заявлял о том, что его семьей являются Конституция, Закон и Офицерская Честь. Мне кажется, что в этой благополучной семье выросло дитя с преступными наклонностями.

По мере нагнетания обвинительного тона моей тирады Беловод грустнел, а Тамара… Странно, но Тамара старательно отводила от меня глаза, скользя взглядом по потрескавшимся стенам. Это на нее было не похоже.

— Роман… — начал было Вячеслав Архипович, но Гречаник остановила его движением руки.

— Не надо, Вячеслав, я сама отвечаю за свои поступки. То, что сделали с вами, вызвано чрезвычайными обстоятельствами, в которых мы все находимся…

Я выразительно ощупал разбитую арматуриной голову, неумело перебинтованную самодельным бинтом, сделанным Лианной из своей разорванной тенниски. Сейчас она сидела в одной кожаной жилетке, плохо прикрывающей ее маленькие груди.

— …в которых все мы находимся, — старательно не смотрела на меня Гречаник. — Возможно, Григорий Артемович немного погорячился, но ваше нападение на него было совершенно неожиданным… Но, Вячеслав, — вдруг обратилась она к Беловоду, обозленно хлопая себя ладонями по бедрам, — какой же мы, украинцы, все-таки быдловский народ!.. Не объединяемся вокруг честных людей, а, наоборот, дробимся на прожорливые отары. Хрустим, чавкаем из своих — только из своих! — корыт. Не преодолеваем сопротивления обстоятельств и жуликов, а по-скотскому терпеливо выносим все издевательства над собой!..

— Вот, вот! — вставил я.

— Что «вот»! — вконец взорвалась Тамара. — Что «вот»? Да нас пока рылом в навоз не всунут, мы же ничего не поймем. Нам же не слова нужны, а грубая сила!.. Вы здесь хотя бы под какой-то защитой находитесь, хотя бы несколько часов отдохнули, а другие… — махнула она рукой.

— Не другие, — тихо, но твердо произнес Беловод, — а весь тот народ, который ты, Тамара, считаешь быдлом и тупой скотиной.

— И кто же этому народу мешает не по-скотски, а чисто по-человечески объединиться, создать спасательные отряды, пробиваться к городу?!. Все чего-то ждут, мародерствуют и словоблудят.

— Объединяться, конечно же, все должны вокруг фигуры Григория Артемовича?.. А не считаешь ли ты, что именно тогда они и превратятся в стадо?

— Вячеслав, — даже застонала Тамара, — ну что ты за идеалист такой! Да пойми, что несвоевременна сейчас твоя демократия. В чрезвычайных обстоятельствах нужна сильная и чистая рука.

— В чрезвычайных обстоятельствах нужен, прежде всего, сильный и чистый ум. Такой ум, который имеет способность прислушиваться к другим умам. Вот такая телепатия, Тамара, и есть настоящей демократией. А сильная рука, скажем, господина Шикльгрубера или чистая — товарища Кобы будут цепко держать нас еще целые века. И на одном месте будут держать, Тамара!

— Хватит! — снова хлопнула ладонью по бедрам Гречаник. — Нет у меня времени с тобой диспуты устраивать. Кому-то, кроме телепатических упражнений, надо и просто вкалывать по-черному.

— Тамара, — снова тихо произнес Вячеслав Архипович, — зачем ты пришла?..

И снова Гречаник сникла, и снова это было не похоже на нее. Они с Беловодом встретились глазами, и было в их взглядах что-то такое, что не давало мне решимости вмешаться в конце концов в этот разговор.

— Плохо, Тамара? — спросил Беловод.

— Плохо, Слава, очень плохо, — прошелестела Тамара в ответ.

Наступила тишина. Не та, угрожающая, которая не давала мне покоя всю ночь, а теплая тишина встречи после продолжительной разлуки двух обеспокоенных этой разлукой людей.

Молчание затягивалось. Я было нетерпеливо заерзал на месте, но Беловод опередил меня.

— Тамара, — сказал он, — Роману надо обязательно встретиться с Мельниченком. Помоги.

— Да, собственно, я за тем и шла, — слабо улыбнулась она. — А вы здесь в штыки…

— Штыки у вас, — буркнул я, и Тамара снова напряглась.

Потом встала с кровати и ледяным тоном произнесла:

— Пошли, Роман Ефимович. Мельниченко вас ждет.

Выходя из палаты, я изо всей силы ударил кулаком по створке двери. Та глухо хрустнула, выламывая из себя хороший кусок древесины, а два камуфляжника, которые должны были сопровождать нас, с хмурым уважением взглянули на меня. Вот так, ребята!.. Это ж надо было меня вчера так уездить, что я не смог эту фанерку на щепки размолотить…