Адини. Великая княжна. Книга первая

– Какие у кого будут замечания? Как вам эта песня?

В зале восторженно загудели. Не дожидаясь, пока кто-нибудь скажет своё слово, император сказал:

– Я думаю, что это великолепная песня, очень подходящая в данный момент. Её надо почаще исполнять по радио и на концертах. Очень благодарен автору и исполнителям! – и выразительно посмотрел на меня.

– Я не одна эту песню сочиняла, мне помогали господа Даргомыжский, Львов и Минх! А вообще-то все мы, каждый автор, музыкант или хорист вложили в наши произведения частички своих душ, все мы переживаем за нашу армию и Отечество.

Следующим произведением Даргомыжский обьявил марш “Тоска по Родине”. Его исполнил духовой оркестр. Император также остался доволен. Но особенно ему понравился следующий марш – “Прощание славянки”. Николай Павлович встал и долго аплодировал, сказал много теплых слов в мой адрес и в адрес исполнителей. Я же ему ответила, что на музыку этого марша мы придумали также песню. И Прасковья Арсентьевна тут же эту песню исполнила. Не буду рассказывать, как этой песней были восхищены все в зале! Конечно же в первую очередь сам Государь.

Завершила наш показ песня “Русская армия всех сильней” в исполнении сводного хора и симфонического оркестра. Когда хор грянул второй раз припев, то все присутствующие встали и начали подпевать хору.

Потом для музыкантов император устроил небольшой скромненький обед. В своей приватной беседе с папа я выразила надежду, что каждый из участников концерта будет вознагражден хотя бы небольшой суммой денег. Ещё я предложила Государю учредить несколько новых наград для нижних чинов, например, медали “За боевые заслуги” и “За помощь фронту в тылу”. Николай Павлович одобрил мою инициативу, но сказал, что займётся этим позже, сейчас много других безотлагательных дел.

– Я могу наградить дирижёров и руководителей коллективов орденами, но тебя, сама понимаешь, я наградить не могу. Потому что твой орден Святой Екатерины, выданный тебе, как великой княжне, при рождении по статусу предполагает, что ты автоматически одновременно награждена всеми нижестоящими орденами Российской империи, за исключением орденов Святого Георгия, которым награждает не император, а специальная Орденская дума и только за заслуги на поле боя.

Меня бесило то, что император и вся царская семья вместо того, чтобы заняться насущными проблемами отражения агрессии, много времени проводила в молитвах и церковных ритуалах. Сначала отслужили службу в Дворцовой церкви, а затем была ещё и обязательная для всей царской семьи поездка в Москву.

В Большом Николаевском зале Зимнего дворца собралось около 5000 придворных, сановников, представителей аристократии военных. Состоялся Большой выход царской семьи, в котором и я принимала участие, хотя и очень не люблю подобные мероприятия. В Николаевском зале отслужили торжественный и глубоко трогательный молебен, которому предшествовал пушечный салют в городе. Молебен был перед чудотворной иконой Казанской Божьей Матери, той самой, перед которой молились в 1812 году император Александр Павлович и фельдмаршал Кутузов перед сражением с Наполеоном, вторгшимся в Россию.

Я заметила, что во время службы как царь, так и все придворные истово молились и выглядели довольно таки напряжёнными, мрачными и подавленными. У многих, особенно у дам, глаза были красными от слёз. Руки дам в длинных белых перчатках нервно сминали носовые платочки.

После службы было зачитано обращение императора к российскому народу. После этого, как-то спонтанно вся пятитысячная толпа грянула гимн “Боже, царя храни!” А потом раздались многократные крики “Ура!”, повторяемые эхом.

По окончании молебна вся царская семья вышла на балкон. Я увидела на площади огромную толпу людей, как потом говорили, не менее четверти миллиона человек. Вся эта толпа терпеливо стояла и ждала императора. Как только мы вышли на балкон, все, как один, опустились на колени. Николай Павлович осенил себя крёстным знамением и сделал знак, чтобы все поднимались с колен.

Государь выступил с пламенной речью перед народом. Эту речь транслировали и по радио. Чувствовался всенародный патриотический подъем. Люди устраивали шествия с иконами и портретами царя, пением национального гимна. Во всех церквях звонили в колокола. Дорожное движение в городе остановилось, автомобили и конные экипажи безнадежно стояли в заторах. Откуда-то появилось множество дешёвых печатных портретов императора, они стояли в витринах магазинов, их носили по улицах в колоннах.

По сообщениям радио и газет, вся Россия была в эти дни охвачена бурным патриотическим подъемом. Митинги, молебны и шествия прошли во многих городах.

На следующий день центром городской жизни Санкт-Петербурга стали городские вокзалы. Там формировались военные эшелоны. Там войска отправлялись на фронт. А наша царская семья отправлялась в этот день в Москву, на ещё одно, более важное, богослужение. Говорят, что его надо обязательно провести.

Кортеж с членами императорской фамилии едва смог проехать на Московский вокзал к царскому поезду. Сотни полицейских, жандармов и казаков расчищали нам путь. Народ хоть и расступился, но воодушевленно приветствовал нас, размахивая портретами царя и хоругвями.

Когда мы наконец-то погрузились в поезд, то выяснилось, что отправление задерживается минимум на два часа. Хотя царский поезд должны были пропускать в первую очередь, но, в связи с военным положением, начались сбои в работе железной дороги. Поэтому я, взяв в сопровождение четырех пажей, решила пройтись по перрону. Так сказать, выйти в массы.

Казаки из оцепления нашего поезда меня отговаривали, но я пошла. Лучше бы этого не делала. Меня тут же узнали и обступили люди. Большинство мужчин в военной форме и в гражданской были очень пьяными. Пренебрегая пажами, многие стремились дотянуться до меня, потрогать руками. Другие высказывали мне восхищение, комплименты, не всегда они получались приличные. Я увидела невдалеке временную сцену, где выступал духовой оркестр. Играли “Прощание славянки”. Кое-как пробилась к этой сцене, пажи меня подсадили, а несколько музыкантов со сцены затащили меня на неё.

Взяв микрофон я импровизированно выступила с пламенной патриотической речью перед отъезжающими и провожающими. Затем, пошептавшись с дирижёром, спела “Прощание славянки”, тот её вариант, где “уходят вдаль поезда”. Получилось неплохо.

Увидела несколько десятков гвардейцев, пробивающихся к сцене. Сначала не поняла, зачем они это делают, но потом узнала среди них поручика Владимира Дмитриевича Голицына, который сидел адьютантом в приемной императора, и которому я однажды залепила пощёчину. Его и ещё одного офицера гвардейцы затолкали на сцену ко мне. Парни были весьма нетрезвы, плохо стояли на ногах.

– Ваше Императорское Высочество! – обратился ко мне поручик. – князь Голицын Владимир Дмитриевич, если помните. Простите нас за нашу дерзость, но мы сейчас с корнетом уезжаем на фронт, и странное дело, только что спорили о Вас! Корнет утверждает, что Вы, Ваше Императорское Высочество, никак не могли петь песню обо мне и о нем! Скажите ему правду!

– Князь Оболенский, Георгий Васильевич, корнет лейб-гвардии Гусарского полка! – представился второй офицер.

– Рада вас видеть, господа! – подошла и даже чуть приобняла обоих под аплодисменты и возгласы толпы. – Я не только подтверждаю, что есть у меня такая песня, но и спою её сейчас. Тут только вспомнила, что у меня нет с собой гитары. Вот только найдите мне гитару! Костя! Может кого-то послать за моей?