Адмирал Империи – 36

Козицын понимал, что переоценивать численное превосходство в битве с таким противником — опасная ошибка. Он помнил блестящие победы «Северного Лиса», одержанные над превосходящими силами врага — и то, какой ценой они давались самому адмиралу и его людям. Это был космофлотоводец, который умел обращать слабости в силу и находить выход из самых безнадежных ситуаций.

— Что за паникерство, адмирал?!

Птолемей не привык, чтобы кто-то перечил ему или ставил под сомнение его решения — особенно перед лицом других командиров. В глазах первого министра, Козицын сейчас выглядел как жалкий трус, сеющий малодушные настроения в рядах верных соратников.

— Я все лишь опасаюсь за наш поредевший союзный флот…

Василий Иванович и сам понимал, как рискованно звучат его слова. Но долг и совесть не позволяли ему молчать, когда речь шла о судьбах тысяч людей. Галактическая смута и предыдущие сражения сильно потрепали корабельный состав флота. И хотя численный перевес был на стороне Птолемея, Козицын сомневался, что этого хватит для гарантированной победы.

— Не поможет данному персонажу никакой опыт, — самоуверенно ответил Птолемей. — Когда соотношение сил один к четырем — боевой опыт бесполезен. К тому же, у нас также есть адмирал, который практически не уступает Дессе в боевых навыках…

Сразу после этих слов Птолемей нажал на кнопку вызова и по удивленные взоры адмиралов пригласил в аудиенц-зал Илайю Джонса.

Когда двери зала разъехались в стороны, на пороге возник человек, чей вид заставил всех присутствующих невольно подобраться и затаить дыхание. Высокий и широкоплечий, с пронзительным взглядом черных глаз и волевым лицом, изрезанным шрамами, Джонс выглядел как воплощенная мощь и решимость.

Вице-адмирал Джонс только что прибыл в расположение союзного флота. Как мы знаем, в данный момент он был один на своем линкоре «Юта» и с ним уже не было его славной русско-американской дивизии. Адмирал казался крайне расстроенным.

— Я ждал от вас поддержки, господа, — с плохо скрываемой обидой произнес Джонс, как только предстал перед сидящими за столом. — Но так и не получил ее и мне пришлось сражаться одному с гвардией Самсонова. Вражеских кораблей было в два раза больше, чем у меня, поэтому, как вы уже поняли — я проиграл, — беззастенчиво соврал о количестве кораблей Илайя.

Адмирал говорил отрывисто, чеканя каждое слово, словно боролся с подступающим к горлу комком. Ему нелегко давалось признание в поражении — еще труднее, чем осознание гибели его экипажей. Гордость и самолюбие американского командующего бунтовали против реальности, в которой он оказался проигравшей стороной.

— Все, чего мне хотелось, это лишь быстрей закончить войну и освободить императора Ивана. Не знаю, можно ли считать это успехом, но хочу вам сообщить, что Гвардейская Императорская Эскадра после этого сражения практически перестала существовать как полноценное соединение. За это заплачена высокая цена, и теперь у меня нет собственной дивизии.

В глазах Джонса полыхнула ярость — ярость смертельно раненного зверя, готового в последнем порыве растерзать обидчика. Он явно винил в своем поражении не только врага, но и товарищей по оружию, не оказавших своевременной помощи. И хотя его слова о численности противника были явным преувеличением, никто в зале не решился оспорить их. Слишком уж тяжелой была атмосфера, слишком взрывоопасной — смесь скорби, гнева и уязвленной гордости.

— Что же, никто из ваших людей не спасся? — озабоченно спросил вице-адмирал Козицын. В его голосе звучало неподдельное сочувствие.

— Думаю, уцелели лишь единицы, — отрешенно ответил Илайя, — остальные либо уничтожены, либо разбежались и потеряны для нас навсегда.

— Как же вам самому удалось уйти от преследования? — ехидно хмыкнул великий князь Михаил, намекая на то, что Джонс мог попросту сбежать, бросив свои экипажи на произвол судьбы.

Этот вопрос, брошенный с нескрываемым сарказмом, заставил Илайю вздрогнуть, словно от пощечины. В глазах адмирала вспыхнул опасный огонь — так тлеющие угли разгораются от дуновения ветра. Он медленно повернул голову и смерил великого князя тяжелым, испепеляющим взглядом.

— Я был на волосок от смерти, — процедил Джонс сквозь зубы, едва сдерживая злость, — однако вовремя подоспевшие три наших корабля спасли мне и моей команде жизнь.

— Наши? — переспросил Птолемей заинтересованно. — Кто же это мог быть?

Первый министр подался вперед, устремив на Джонса пристальный, испытующий взгляд. Ему важно было знать не только подробности спасения адмирала, но и понять, на чьей стороне теперь находятся его потенциальные союзники и противники. В разгоравшейся битве за власть каждый корабль и каждый командир имели значение.

— Вы их прекрасно знаете, и, наверное, скажете, что они теперь «не наши», но я так не считаю, — произнес Илайя с горечью в голосе. — То были корабли: Василькова, Наливайко и Белло.

При упоминании этих имен по лицу Птолемея пробежала тень недовольства. Он явно не ожидал услышать о людях, чья лояльность вызывала у него серьезные сомнения. Васильков только что открыто выступил против первого министра, критикуя его действия и оспаривая решения. Первого министра неприятно передернуло от услышанных фамилий, но он сдержался от язвительных комментариев. Кстати, в глубине души Птолемей был очень доволен разгромом дивизии Илайи Джонса, считая данное подразделение малоконтролируемым. Но внешне он никак не выдавал своей радости, опасаясь нарушить хрупкое равновесие сил. Вместо этого первый министр шагнул вперед и обнял расстроенного адмирала, изображая сочувствие и поддержку.

— Господин Джонс, — произнес Птолемей примирительно, — у нас с вами были разногласия, и отчасти я признаю, что также виноват в вашем поражении.

Эти слова, произнесенные с напускным дружелюбием, явно давались первому министру нелегко. В них сквозили фальшь и расчет, плохо скрытые за маской добродетели. Но Птолемей понимал — сейчас не время для выяснения отношений и сведения счетов. Перед лицом грядущих битв ему нужны были верные союзники, пусть даже такие.

— Более чем виновны, — пробурчал Илайя, бросив на первого министра хмурый взгляд исподлобья.

В этой короткой фразе, брошенной сквозь зубы, прозвучал целый спектр эмоций — от обиды и разочарования до затаенной злости. Адмирал явно не питал иллюзий насчет искренности Птолемея и его готовности признать свои ошибки. Он уже хорошо знал этого человека — его беспринципность, циничный расчет и беспощадность к соперникам.

— Оставим в прошлом обиды и снова объединим наши усилия в борьбе с общим врагом… — продолжал первый министр, сделав вид, что не заметил колкости Джонса.

Его голос звучал мягко и вкрадчиво, словно змеиное шипение, гипнотизирующее жертву перед броском. Птолемей умел убеждать и обольщать, играя на самолюбии и тщеславии собеседников. Он ловко использовал их слабости и страхи, превращая вчерашних недругов в послушных марионеток.

Илайя внимательно посмотрел на первого министра, пытаясь разгадать его истинные мотивы и намерения. В прищуренных глазах адмирала отражался напряженный мыслительный процесс — словно он просчитывал возможные ходы в сложной шахматной партии. Джонс слишком хорошо знал, что за внешней любезностью Птолемея всегда скрывается расчетливый и безжалостный манипулятор, готовый использовать окружающих в своих целях.

Но сейчас, глядя в эти холодные глаза, светившиеся притворным дружелюбием, американский адмирал вдруг с ясностью осознал, что первый министр явно в нем нуждается. Джонс на мгновение прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями. Илайя пока не понимал, что он него хотят…