Adrenalin trash

— Нет, — сказала вдруг Катя, которую Андрей уже воспринимал просто как предмет мебели. — Без елки, конечно, плохо. Говорила же я.

— Да куда ставить ее? — спросил Никита.

— Целая комната свободная, — сказала Катя.

— И кто там, в этой комнате, тусуется? — спросил Никита.

Почему-то после этого вопроса возникла пауза. Андрей внимательно посмотрел на Никиту, потом на Внучка, потом на Лену, потом на Катю. Никто из них не смотрел на него.

— Кстати, — сказал Андрей. — А где Вася?

— В ванной, — сказал Никита, глядя на свою бутылку.

Внучок хихикнул.

— В ванной? — спросил Андрей и прислушался. Ему показалось, что он различил шум душа. — А что она делает там?

— Моется, — сказал Никита. — Как ни странно.

— Чего это она моется в половине четвертого в Новый год? — спросил Андрей.

— Захотелось, — сказал Никита.

— Говорят, под Новый год, — сказал Внучок, — что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается.

Лена засмеялась и уткнулась носом в крепкое Внучково плечо.

— А Олег где? — спросил Андрей.

— Спит уже, — сказал Никита.

— Где? — спросил Андрей.

— В большой, — сказал Никита.

Андрей помолчал, потом еще отхлебнул пива. Захотелось курить.

— Ничего я не понимаю, — сказал Андрей.

— Пить надо меньше, — сказала Лена.

— Да что понимать-то тут, — сказал Внучок. — Увели телочку. Прямо из-под носа.

Андрей посмотрел на Внучка. Смотрел он на него очень долго — или, по крайней мере, так казалось. Внутри Андрея стало вдруг пусто и как-то неуютно. Захотелось праздника. Он широко улыбнулся и медленно, с расстановкой, произнес:

— Слушай, Внучок, а бабка твоя скоро подохнет? Ты бы отравил ее, что ли, а то сколько еще лет.

Разнял их Никита.

Мамон

Возле подъезда толпились пьяные мужики и бабы. Все они были толстыми, мохнатые старые шубы придавали этой особенности их тел что-то почти древнее, исконное и ужасно омерзительное. Один мужичок в фольклорном треухе сидел прямо на сугробе. К измученной «Беломором» груди он прижимал старый аккордеон, извлекая из него звуки, удивительно не похожие на то, что Марина привыкла считать музыкой. Несколько баб плясали напротив мужика. Движения их отличались простотой — казалось, они просто утрамбовывают снег возле подъезда. Как ни странно, на ногах баб были не валенки, а сапоги, причем у одной даже на высоком каблуке.

— С Новым годом! — заорала одна из танцующих Марине, когда та проходила мимо.

— С новым счастьем, — ответила Марина, подумав о том, что это стандартное поздравление сильно похоже на пасхальное приветствие.

Домой ехать было рано. Метро открывалось только через два часа. Марина подумала, что можно провести это время в компании баб и мужиков, тем более что она заметила мелькнувший между толстых тел набор пластиковых стаканчиков и бутылок, но победила брезгливость. Марина обернулась, отыскала глазами Светкины окна — они были по-прежнему темны, — спустилась с тротуара на узкую дорогу, заставленную заснеженными автомобилями, и пошла в глубь района.

Чувствовалось, что пик праздника остался позади. Иногда, правда, кто-нибудь, не желая верить в то, что Новый год укатил уже в Западную Европу, подрывал мощный заряд китайского пороха или запускал в снежное небо хвостатую ракету, да и народу на улицах было много, но все же доминирующей эмоцией оставалось какое-то тихое отчаяние. Оно ощущалось и в откровенной бесцельности движений встречавшихся людей, и в той поспешности, с которой они улыбались Марине и кидали ей в лицо поздравления, и в том, что никто не ходил в одиночку, все сбивались в большие или маленькие группки, словно бы одиночество в темном замерзшем городе казалось им невыносимым.

Попадались и удивительные картины. Так, примерно на десятой минуте прогулки, Марина видела, как в одном доме, на третьем этаже, открылось окно, и пьяный седой мужчина в белой майке, высунувшийся из темного прямоугольника (за спиной его поблескивала новогодняя елка), стал что-то громко кричать, ни к кому конкретно не обращаясь. Кричал он зло, даже остервенело, много матерился, и не сразу стало понятно, что на самом деле он поздравляет прохожих с наступившим. Потом Марина видела, как возле мусорного контейнера два мальчика, лет пятнадцати, не вынимая изо ртов сигарет, били ногами лежащего на земле мальчика лет тринадцати. Все трое молчали, и Марина, остановившаяся в нескольких метрах от них, слышала только тяжелое детское дыхание.

Она подумала, что так, наверное, выглядит город, ожидающий спрогнозированного сейсмологами землетрясения или вступления вражеской армии. Люди тоже выходят из домов, бродят по улицам и пытаются делать вид, что на самом деле все в порядке и обойдется.

О том, что такое восприятие является просто отражением ее собственных переживаний, Марина не думала.

Она вышла на какой-то пустырь, лишенный всяких признаков культуры. Только в одном месте торчал спичечный коробок старой бытовки. По пустырю медленно двигались тени людей, далекие и совершенно бесшумные. Марина не сразу догадалась, в чем дело, но потом в одном месте зашипело, засверкало, к небу рванули несколько огненных шаров, и она поняла, что это просто обычный салютный пустырь, который есть в каждом московском районе (в центре его роль играют Красная и Манежная площади). Над пустырем пронеслось сдавленное «ура». Здесь уже мечтали о мае.

Захотелось курить. Марина сунула правую руку в сигаретный карман пальто, но там была только зажигалка. Она порылась в других карманах, обыскала сумочку. Сигарет нигде не было. Она оставила их у Светки. Нужно было стрелять.

Марина немного постояла на краю пустыря, дождалась еще одного залпа, потом повернула назад, в многоэтажный лабиринт. Ей встретились несколько семей. Обращаться к ним за табачной помощью Марина не решилась, и обошлось простым обменом новогодними любезностями. Через несколько минут она услышала громкую электронную музыку, очень похожую… В общем, при этих звуках в душе Марины дрогнули струны, натянутые до предела три месяца назад. Она остановилась под фонарем, между двумя автомобилями, определяя, откуда идет звук, и пришла к выводу, что музыка играет на противоположном конце двора, прямо за трансформаторной будкой, густо исписанной матерными признаниями в любви. Марина пошла к кирпичному параллелепипеду по узкой тропинке, местами украшенной собачьими выделениями, обогнула будку и увидела похожую на зубило машину с открытыми дверьми и багажником, рядом с которой стояли трое молодых людей в черных кожаных куртках. Музыка рождалась там.

Наступили несколько секунд неуверенности и чего-то такого, что… Но глаза остались сухими, и Марина, поморщившись, пошла к машине.

— Ребята, закурить не будет у вас? — спросила она, приблизившись на положенное молодежным этикетом расстояние.

— Чего? — спросил один из ребят. Все они походили друг на друга, как братья-близнецы.

Как ни странно, они не были пьяны. И рядом не было видно никаких признаков употребления спиртного. Тем не менее ребята казались веселыми и немного не в себе. Вокруг них распространялись густые волны позитива.

— Покурить есть у вас? — спросила Марина.

— А, — сказал спрашивавший и, наклонившись к машине — оказалось, кто-то еще сидел внутри, — громко крикнул: — Мамон!

— Что? — спросили из машины.

— Мамон, покурить еще есть у нас?

— Еще, что ли? — спросил Мамон.

— Есть покурить или нет?

— Да есть, есть, — сказал Мамон. — Сворачиваю.

— Сейчас, — снова обратился парень к Марине. — С Новым годом, кстати.

— С Новым годом, — сказала Марина.

— Как звать-то тебя?