Адриан. Золотой полдень
Шрифт:
Адриан изменился в лице, снял руку с плеча, чуть отодвинулся от него. Был он на полголовы выше Лонга, разве что в плечах оба были одинаково широки.
— Это кто же меня спрашивает? — зловеще поинтересовался наместник. — Отставной префект или кто-то еще? С чьего голоса ты запел, префект?
— Я всегда говорю своим голосом. Особенно в делах, которые меня мало касаются. Исполняю приказы и верно служу отечеству. Тебя спросил римский гражданин, который трепещет в предчувствии серьезных изменений на самом верху власти.
— Ты тоже заметил? — совершенно запросто, словно не было в предыдущем вопросе ни мурлыканья тигра, ни намека на исполнение
— На все воля богов, — ответил Ларций. — У него могучее здоровье. В дороге я очень беспокоился за него. Это был ужасный путь. А здесь, всего через неделю он уже прежний Марк, подвижный и вдумчивый. Но ты не ответил на мой вопрос.
— Ты, Ларций, всегда отличался исключительной недогадливостью, хотя в когорте исполнительных, не хватающих звезд с неба людей, ты лично мною зачислен в центурию не самых глупых служак. Это подтверждает и твой вопрос. Если у тебя хватило ума задать его, значит, у тебя есть ответ. Интересно было бы знать, какой?
— Ты всеми силами пытался уйти от назначения тебя главным усмирителем восставших.
Адриан многозначительно задрал брови, всем видом показывая, что крайне удивлен подобным ответом.
Ларций, зная цену подобным заигранным жестам, продолжил.
— Ты решил остаться в стороне, предоставив другим пачкаться в крови. Пусть Квиет, Турбон, Цельз зверствуют. Пусть устраивают публичные казни и вешают мятежников вдоль дорог в количестве превышающем все разумные пределы…
— Что ты называешь «разумными пределами»?
— Оставление жителей хотя бы на развод, а не поголовное убийство.
— В этом, Ларций, мы с тобой всегда были союзниками, и я всегда жалел и жалею, что наша дружба не столь крепка, как, например, с Лупой.
— Не будем ворошить прошлое.
— Вот ты и опять допустил бестактность, граничащую с хамством, но я прощаю тебя и мало того, дам правдивый ответ. Вдобавок, в знак уважения, поделюсь с тобой новостью, которая очень касается тебя. Но прежде ответ. Ты прав, я не хочу пачкать руки, потому что у меня есть веские доводы полагать, что с этим населением мне придется жить в дальнейшем. Ты меня понял?
Ларций кивнул. Что уж тут было не понять — Адриан уже мнил себя императором, однако знать наверняка он не мог. Не потому ли решил доверительно поговорить с человеком, который, по мнению многих, был посвящен в искомую тайну. Ее разгадки так отчаянно добивался Адриан.
— Пусть сенаторы в Риме увидят, — продолжил наместник, — кто на самом деле кровожаден без меры и кто не остановится ни перед чем в борьбе за власть. Если они из ненависти ко мне сделают вид, что подобные меры в отношении бунтовщиков вполне приемлемы, мои сторонники в сенате постараются объяснить им, что скоро — очень скоро! — будет трудно сказать заранее, кто мятежник, а кто бунтовщик. Не исключено, прибавят мои люди, что в их числе могут оказаться самые высокопоставленные лица Рима, совершившие ошибку в угадывании кандидата. В случае известного поворота событий, конечно.
— Ты имеешь в виду гражданскую войну?
— Это ты сказал. Пусть они крепко задумаются, кого следует пускать в Рим, а от кого следует держаться подальше. Ты, Ларций, не последний человек в римских банях, скажи — ты хотел бы иметь своим командиром правителя, ненасытного до крови? Или такого как Квиет, который приказал перепилить пойманного бунтовщика пеньковой веревкой. Помнится, в Дакии, ты спас от отрезания головы некоего парнишку,
и на мой вопрос, откуда столько человеколюбия у римского префекта, ты упрекнул меня в том, что я плохо изучил тебя, и укорил тем, что даже у такого солдафона и тупицы как ты, есть чувство жалости и сострадания? Так?— Так. И что?
— А то, что даже у такого молокососа и щенка, как я, тоже может проснуться чувство жалости и человеколюбия. Мне будет просто жаль, если усилиями Квиета, Пальмы, Цельза и прочих замшелых пней число будущих моих подданных, разом уменьшится на миллион.
— Ты забыл упомянуть Турбона.
— Нет, не забыл, но он обязан исполнять приказ, а эти убивают из порочности натуры. Кстати, ты тоже исполнил приказ. Интересно, какая причина толкнула тебя на этот безумный шаг? Тебя предупреждали, но ты, невзирая на предупреждение, тут же помчался в Азию поиграть с судьбой. Что толкнуло тебя? Присущая тебе строптивость или приверженности старомодным обычаям? Или ты решил половить рыбку в мутной воде?
Приметив возмущение, вспыхнувшее в глазах Лонга, Адриан тут же поправился.
— Согласен, упоминание о мутной воде неуместно. И все-таки?! — он помолчал, потом продолжил. — Я уважаю твой выбор и оставляю ворота своего дома открытыми для тебя. Чтобы войти в них и оказаться в объятьях щедрого и великодушного друга тебе надо сделать самую малость. Скажи, о чем вы разговаривали с императором на берегу океана? Вы говорили о преемнике? Кто им станет? Скажи, и ты не пожалеешь об этом.
— А если не скажу? — усмехнулся Ларций.
— Тогда пожалеешь, потому что в этом случае у меня не останется причин для жалости и человеколюбия, и ты не сможешь сказать, что пребывал в неведении.
Ларций усмехнулся.
— Я не могу сказать? Не было приказа.
Адриан всплеснул руками.
— Но ты, по крайней мере, подтверждаешь, что подобный разговор состоялся и Марк назвал имя преемника?
— Нет, не подтверждаю.
Адриан прищурился.
— Ты до сих пор не можешь простить мне Зию? Но ведь она вернулась к тебе, я никогда более не подойду к ней.
— Даже завладев августовым жезлом?
— Даже тогда. Это прошлая песня. Ее ведь не убыло? Кстати, я тут поговорил с квесторами, с которыми ты добирался до Азии. Занятные ребята, разговорчивые, но дураки. Не умеют держать язык за зубами. Насчет императрицы и всего прочего.
— Что же с ними случилось?
— Что случает с болтливыми дураками в преддверии великих событий?
— Ты приказал их зарезать?
— Нет, я приказал им вернуться в Рим, но вот вернутся ли они, не знаю, уж больно ветхая им досталась триера.
— Ты решил припугнуть меня? — спросил Ларций.
— Это не я сказал, — вновь отпарировал наместник. — К сожалению, перед отплытием они дали показания, что ты, Ларций Корнелий Лонг, отставной — теперь уже и не знаю, отставной ли? — префект конницы, вел недозволенные разговоры о личной жизни цезаря.
Ларций долго, не отрывая глаз, смотрел на собеседника. Стоило ли так спешить, мчаться из Рима, лить кровь, чтобы в какой-то злополучный момент оказаться рядом с человеком, собравшимся продемонстрировать Риму жалость и человеколюбие и в то же время отправивших на дно двух безобидных болтунов? Велика ли была их вина? Ну, любили ребята прихвастнуть в компании, это же пустяк! У него провинностей перед этим здоровенным «рифмоплетом» насчитывалось куда больше. Строптивость и тупая исполнительность вполне могут привести его на плаху.