Адриан. Золотой полдень

Старец тоненьким звенящим голосом крикнул.

— Мир вам, братья. Не приказываю вам, как что-либо значащий; ибо хотя я и в узах за имя Христово, но еще не совершенен в Христе. Именем Господа нашего, Спасителя и Надежды нашей, молю вас — расходитесь по домам. Меня здесь кормят, я молюсь. Сплю на соломе — мягко, так что беды нет. А будет беда, не криками же ее отогнать! Обратите свои взоры туда, — он ткнул пальцем в небо.

Собравшиеся на площади в огромном числе калеки, рабы, свободные ремесленники, богато одетые горожане, легионеры у ворот, император, наместник, стоявшие на балконе — все, как один, вскинули головы и глянули в изумительной прозрачности и голубизны, сирийский небосвод.

В тот день небесный, с любовью взирающий на землю купол был особенно прекрасен.

— Он все видит. Он сказал: «Отдайте цезарю цезарево, а Богу — богово». Не губите попусту души свои, не поминайте в суете имя Создателя нашего, не ищите горестей, но лучше улыбнитесь и помяните имя Отца нашего, попросите его о милости.

Он помолчал, поднял руки и закончил.

— Ступайте, дети мои!

Запрыгали от радости безногие, весело зашевелили обрубками безрукие, заулыбались беззубые, повеселели мальчишки — поводыри, поддерживающие слепцов. Ремесленники, рабы, граждане в разукрашенных туниках, бодро переговариваясь между собой, с надеждой поглядывая на небо, начали расходиться.

Старец приблизился к легионерам и объявил.

— Вот я, братья.

Те же два преторианца вышли из разом размякших, потерявших стройность шеренг, бережно подхватили Игнатия под руки, подняли повыше, чтобы тот не стукался коленями о плиты, и понесли на внутренний двор.

Траян не мог скрыть изумления. Он долго смотрел истаивающую на глазах толпу, потом перевел взгляд на племянника.

Тихо спросил.

— Ты тоже поднял голову?

— Да, государь.

Император усмехнулся

— Где ты видишь государя? Вот государь, — он указал на висевшего между двух огромных солдат старца. — Что будем делать, Публий?

— Воевать, — усмехнулся Адриан.

— А этого?

— Пусть пока посидит, потом можно отпустить.

— Ни за что! — возмутился Траян. — Кем мы управляем, гражданами или стадом баранов? Нельзя выпускать на волю колдуна, который способен мановением руки разогнать толпу. Его нельзя оставлять безнаказанным! Пусть пока посидит, потом отправишь чародея в Рим. Когда вернусь, сам проведу расследование.

Между тем повелитель Гатры, которому Хосрой обещал царский титул и власть над всеми родственными племенами, вплоть южного моря, повел себя крайне надменно. После провала переговоров арабские кочевники, поддерживающие парфянского царя, начали еще настойчивее, чем раньше, досаждать римским обозам и мелким отрядам.

В ставке эти наскоки сочли, скорее, жестами отчаяния, чем продуманным и хорошо подготовленным нападением. О том, например, свидетельствовала очередь бедуинских вождей, почуявших запах силы и добровольно потянувшихся в сторону римлян. Эта точка зрения была поддержана всеми, в том числе и Адрианом, объяснившим Ларцию, что для мелких племен городские рынки Сирии, Финикии, Палестины, провинции Аравия теперь, после разрушений, произведенных в Месопотамии, являлись единственным спасением. Тот, кто лишался возможности торговать и обменивать произведенные в собственном хозяйстве продукты, был обречен на суровые испытания, если не на вымирание.

— На одном скисшем верблюжьем молоке не проживешь. Нужны оружие, рабы, золотые монеты, наконец…

Тайные посланцы начали искать встречи с римскими должностными лицами. Затем пришел черед родственников вождей, которые как бы случайно оказывались в Антиохии.

В конце марта один из самых уважаемых шейхов, чье племя кочевало в пустынных местах к северо — востоку от Петры* (сноска: столица провинции Аравия Петрея, занимавшей земли к северу от Аравийского моря, а также ряд форпостов, устроенных по его побережью для контроля за морским торговым путем. Петра знаменита сохранившимися до сих пор, вырезанными в скалах храмами, дворцами и прочими сооружениями) передал римлянам приглашение посетить его становище. Дело было рискованное — вполне могло случиться, что бедуины решили выслужиться перед Хосроем и захватить высокопоставленного римлянина в заложники.

Совещались недолго. Квиет и Цельз сходу предложили направить к варварам префекта Лонга. Свое решение они объяснили тем, что Ларций до сих пор не имел официального статуса среди членов ставки, так что его визит вполне можно было считать частным. В случае каких-либо осложнений, заявил Цельз, всегда можно объявить, будто он действовал по собственной инициативе. Турбон, вернувшийся в ставку после усмирения и вновь возглавивший сингуляриев, горячо поддержал проконсула. К ним присоединился Адриан, высказавшийся в том духе, что железный протез может произвести хорошее впечатление на кочевников. К тому же, добавил наместник, префект обладает дипломатическим опытом. Сам Луций Лициний Сура охотно привлекал Лонга к переговорам с сарматами, а эти варвары ни в чем не уступали арабам по части коварства, лживости и природной жестокости.

Император, согласившийся со своими ближайшими советниками, подбодрил друга.

— Не вешай нос, Ларций. Вернешься, возведу в сенаторское достоинство.

— За химерами не гонюсь, — буркнул Лонг.

Адриан оглушительно расхохотался, Лузий Квиет и Турбон поддержали его. Даже всегда каменно — серьезный Цельз не смог сдержать ухмылку.

Наместник Сирии воскликнул.

— Он неисправим, наилучший! От него, Марк, лучше держаться подальше.

— Или держать подальше, — баском добавил Цельз, прозванный «штурмовой башней».

* * *

Смех смехом, но простота, с какой ближайшие к императору вельможи постарались избавиться от неуместного, до сих пор не обозначившего свою позицию префекта, внутренне покоробила Ларция.

Ему совсем не улыбалось отправляться в пустыню на встречу с самыми дерзкими и коварными дикарями, которых, как ему объяснили в Антиохии, нигде больше не встретишь.

По правде говоря, Ларций уже сжился с ожиданием какой-нибудь пакости, которую его недоброжелатели в ставке рано или поздно подстроят ему, однако он даже вообразить не мог, что миссия, опасная сама по себе, окажется густо приправлена совершенно необычным, недостойным римского патриция, болезненным унижением, которые ему пришлось испытать в дороге. Знающие люди отсоветовали ему отправляться к арабам на коне. Они объяснили, что только лошадь местной породы способна выжить в этом пекле. От осла и мула префект решительно отказался. Так что хотел того Ларций или нет, впервые в жизни ему пришлось взгромоздиться на верблюда.

После недолгих попыток удержаться возле совершенно неуместного на спине горба Ларций решил, что более уродливого и зловредного животного выдумать было нельзя. Идет неровно, сидишь высоко, того и гляди, кувырнешься на землю, а ему после бессонных ночей нестерпимо хотелось спать, никогда он так не уставал, как за эти недели. Однажды он не выдержал и в сердцах выругал поганое животное.

В ответ проводник — сириец выбранил его.

— Ты, римлянин, глуп, пусть Баал накажет тебя. Если бы ты ведал, какое сокровище этот верблюд, ты бы остерегся от гнусностей, и почтительным молчанием успокоил свой дух. Это добрая скотина возит нас, кормит, поит и одевает. Весь, без остатка, он служит нам. Его мочой мы моем голову, пометом обогреваем жилище. Мы скорее бросим человека в беде, чем откажем верблюду в уходе и заботе.

Он погладил по шерсти огромного, косматого дромадера, гордо взирающего на пустыню, на людскую мелкоту под ногами. Растопыренной пятерней почесал ему шею, однако эта пламенная речь ничуть не убедила римского патриция, и когда, задремав в дороге, он свалился с горба, вызвав неудержимое веселье среди сопровождавших префекта варваров, Помпея Плотина подарила Ларцию замечательного арабского жеребца. Это была сказка, а не конь. Он сразу приласкался к Ларцию, пожевал теплыми губами его ухо — и префект растаял! Потом целый день ходил по дворцу и приставал к чиновникам, к товарищам по службе, к вольноотпущенникам в канцелярии наместника с ошеломляющей новостью, что на земле нет более наглых существ, чем верблюды и более благородных, чем лошади и собаки. Даже Помпея улыбнулась, когда он, невзирая на то, что имеет дело с императрицей, принялся взахлеб рассказывать о своем Снежном.