Адриан. Золотой полдень

Ниже шла шифрованная запись. Адриан отставил от глаз оптический прибор, поискал в бумагах пластинку из слоновой кости и, приставив ее к папирусу, прочел:

«Далее ждать нельзя. Враг хитер и пронырлив, но у него нет выбора. Сенат присягнул, однако это ничего не значит — Пальма и Цельз сдержали слово».

Император задумался, пожевал губами, вновь углубился в чтение.

«…смысл этой записи понятен. Нарыв зреет, но, полагаю, предупрежденный подготовлен вдвойне. С мнением Аттиана я знаком, однако считаю, что действовать наотмашь, сразу пускать кровь, преждевременно. Согласен, ждать нельзя, но и чрезмерная жестокость может сгубить нас. Необходим маневр. Вряд ли нам удастся остаться в рамках приличий, однако, прибегая к уловке, необходимо сохранить видимость законности».

«…Что касается моего бывшего хозяина, он исполнил все, о чем его просили.

Исполнил с достоинством, с некоторым, я бы сказал, изяществом и выдумкой. На коварный вопрос Нигрина в сенате — «своими ли ушами префект слышал волю умирающего императора, или это были чьи-то другие уста? Говорят, имя Адриана назвал раб, спрятавшийся за портьерой?» — Корнелий Лонг ответил, что «пятнадцать лет назад по случаю славной победы над даками отцы — сенаторы устроили мне овацию. Помнится, тогда, Авидий, ты тоже не жалел ладоней, и за все эти годы не нашел, в чем меня можно упрекнуть. Почему же теперь, когда голова моя седа, ты бросаешь мне оскорбительный упрек в глухоте? В чем дело, Авидий? Или за все эти годы ты так и не сумел распознать этот порок? Тогда твое мнение сейчас мало что значит. А может, ты, не считаясь ни с моим возрастом, ни с заслугами, метишь в кого-то другого, ради которого я якобы решился на ложь? В таком случае, это неслыханное оскорбление, нанесенное мне в стенах сената?..»

Лонг сумел сбить спесь с Нигрина, заставил его оправдываться, а это, август, многого стоит. Может, награда слишком долго ищет своего героя?»

«…Мы вместе справляли траур по божественному Траяну.

Присутствовал Эвтерм.

На сердце было пронзительно горько.

Мы вспоминали былое, вспоминали твоего непобедимого отца, ведь каждому из нас памятны короткие, но такие яркие встречи с ним. Эвтерму они принесли славу, мне — удачу и богатство. К тому же Траян первый, кто с уважением отнесся к моему выбору. О Лонге и говорить нечего, он лишился верного друга. Признаюсь, если бы Марк сейчас предложил мне близость, я бы согласился просто из чувства благодарности, пусть даже эта услуга была бы неимоверна трудна для меня, ведь мне посчастливилось встретить тебя, Публий. Кстати, Лонг ни словом не упомянул об обещанном ему сенаторском звании. Он смутил меня странной просьбой, смысл которой я не совсем понял, но тебе, по — видимому, она будет ясна. Префект просит вернуть ему некую Тимофею. Не знаю, кто такая Тимофея, но известная тебе особа с момента возвращения Ларция в родной дом ходит мрачная, как ночь».

«…радуют дети, особенно сын Ларция Бебий и его приятель Клавдий Максим Младший. Их благоразумию и неожиданным для такого нежного возраста знаниям можно только позавидовать. Оба мальчишки главной считают науку жизни, они мечтают досконально освоить ее. Услышав такое от собственного сына, Ларций воскликнул — только не науку власти! Каково! Я ведь предупреждал его, чтобы он не ездил в Азию. Боюсь, цезарь, я наскучил тебе нашими семейными дрязгами, на этом заканчиваю. Дай знать, когда намерен прибыть в столицу.

Желаю тебе, император, здоровья и радости и как верный подданный и как друг».

Адриан улыбнулся, некоторое время изучал папирус, затем неожиданно перевернул его, словно надеялся отыскать на обратной стороне что-то недосказанное. Наконец позвонил в колокольчик.

В комнату вошел Флегонт, приблизился к ложу, на котором работал Адриан.

— Докладывай! — приказал император.

— Письмо в сенат с просьбой обожествить твоего приемного отца, а также распоряжение Квиету с отстранением его от должности наместника Мавритании и требованием как можно скорее прибыть в Рим, отправлены. Пятый Македонский легион выступает через три дня, Шестой Железный Антониев в сентябрьские иды (13 сентября), последним отправляется Пятнадцатый Аполлонов. Приказ Десятому легиону в Германию послан. Катилий Север готов принять дела в Сирии. Ты, могущественный, отправляешься завтра.

— Куда должен следовать Десятый Цезаря?

— В Виндобону (ныне Вена), могущественный.

— Где Пальма и Цельз. Они, помнится, ссылались на недомогания, и я позволил им пройти курс лечения.

— Они по отдельности отправились в Рим.

— Хорошо. Что с Ликормой? — спросил император.

Флегонт молча протянул повелителю туго скрученный свиток. Император начал разворачивать и просматривать его. Свиток казался бесконечным.

Добравшись до внутреннего обреза, Адриан удивленно посмотрел на раба.

— Это не все, могущественный, — прокомментировал Флегонт. — Ликорма утверждает, что здесь только те имена, которые он сумел вспомнить.

Император поморщился.

— Я удивляюсь не тому, — ответил он, — что в списке заговорщиков оказалась б'oльшая часть сената, а тому, что ты назвал меня «могущественным». Я для тебя господин, в крайнем случае, хозяин. Если хочешь и дальше повторять пошлости насчет «могущественности», я готов дать тебе вольную. В этом случае ты получишь приличную сумму на обзаведение и более никогда не будешь работать со мной. Мне вполне достаточно примера Ликормы, которому отец когда-то из милости даровал свободу. Что из этого вышло, рассуди сам.

Адриан поднялся с ложа, зашагал по комнате. На ходу с некоторой досадой добавил.

— Сколько вольноотпущенника, тем более императорского, ни корми! — он рано или поздно все равно запустит руку в государственный карман. При этом с него не спросишь за подобные шалости, ведь по обычаю следует спрашивать с отца семейства¹³, то есть с августа. На этом поскользнулся мой любезный отец, а он, как тебе известно, был великого ума человек.

— Да уж, — подхватил остававшийся на месте Флегонт, — такого человека теперь не сыскать!

Адриан засмеялся, одобрительно кивнул.

— Хорошо сказано, Флегонт. Я не хотел бы тебя терять, но если ты будешь настаивать, я дам тебе свободу — и прощай!

— Но, господин, с кем ты останешься? На кого, кроме членов своей семьи, кроме верных тебе клиентов и вольноотпущенников, ты сможешь положиться в делах государственного управления?

— На наемных работников, потому что управление государством это не семейное дело. Верность вольноотпущенников наглядно продемонстрировал Ликорма. У нас в Риме уйма состоятельных граждан всаднического сословия, которые только и мечтают занять какую-нибудь выгодную или влиятельную должность. Ради этого они землю будут грызть…

— И продадут тебя при первой возможности. Человек, служащий за плату, очень быстро привыкает к деньгам.

— А я на что? А Мацест на что, ведь он декурион императорских спальников на что? А ты, мой личный секретарь? Я не могу уволить раба или вольноотпущенника. Я могу сурово наказать его, например, казнить, а это не всегда уместно. С наемными работниками будет куда проще. Если мы не сумеем взнуздать их, а в случае неспособности отставить от должности, асс нам цена. Кстати, среди всадников много образованных людей, так что мне не придется тратиться на их обучение.

Адриан приблизился к столику, на котором оставил свиток с материалами допроса Ликормы.

— Давай вернемся к нашим баранам, — он взял свиток в руки, задумчиво произнес. — Итак, зрители из первых рядов, предвкушая потеху, точат кинжалы. Как же с ними поступить? Аттиан предлагает начать с префекта города Бебия Макра и всего его окружения, затем взяться за сенаторов, но их столько, поспешивших записаться в мои враги, что со всеми сразу не управиться. Лупа предлагает не спешить. А ты что скажешь?