Адриан. Золотой полдень

Даже святилище Аполлона не избежало наглого и дотошного осмотра. В этом чрезмерном, лихорадочном усердии было что-то отвратительное, какая-то насмешка над здравым смыслом и, как ни горько говорить об этом, над самим императором, когда-то признавшимся ему, что вся деятельность правителя, конкретное, ежедневное исполнение им своих обязанностей, должна сводиться к постоянному, пусть и малозаметному улучшению нравов подданных.

Неуемное рвение придворных невольно подтолкнуло Лонга к несъедобной, с привкусом святотатства мысли — может, война не самый лучший способ привить толпе склонность к добродетели?

Он с гневом отогнал от себя подобное кощунственное сомнение.

Примчавшийся, набегавшийся на свежем воздухе, Таупата с восторгом объявил, что на конюшне все, даже пригревшиеся при дворцовой кухне нищие, только и твердят, что некоторые важные сановники, прежде всего, «сам» Ликорма, попали в немилость. Никто из возниц, кучеров, конюхов и носильщиков — лектикариев, правда, не верит, что опала продлится долго — вольноотпущенник настолько прочно прирос к императору, что сама мысль о том, что кто-то другой возглавит государственную канцелярию, казалась совершенно нелепой, тем более что против Ликормы не было выдвинуто никаких обвинений. Ему просто отказано сопровождать императора в поход на Гатру.

— Значит, дата выступления уже определена?

— Да, господин. В точности через три дня.

Лонг многозначительно хмыкнул и поинтересовался, кого же еще возницы и конюхи считают лишенным милостей?

— Тебя, господин!

Ларций даже привстал с кресла.

— Ты… думай, что говоришь!

— Зачем, господин, мне думать. Задуматься стоит тебе, иначе, утверждают на конюшне, может случиться непоправимое.

Лонг сдержал гнев.

— Что значит «непоправимое»?

— Кое-кто на конюшне утверждает, что тебя могут бросить в темницу или в цепях отправить в Рим для разбирательства.

— Куда?!

— В Рим, в столицу, — пожал плечами Таупата.

Ларций прикрыл глаза ладонью, затем не выдержал и рассмеялся. Хохотал долго — даже когда встал и начал расхаживать по комнате, время от времени прыскал.

Наконец совладал с собой и спросил.

— По какой же причине я попал в немилость? — спросил он.

— Посыльной госпожи Матидии утверждает, что ты связан с христианами.

Заявление было настолько оскорбительным, что Лонг онемел от гнева, однако затевать выволочку рабу не стал.

Успокоившись, поинтересовался.

— Почему же?

— Покушение на нас, — снисходительно объяснил Таупата, — это, по общему мнению, всего лишь видимость. Говорят, мы просто не поделили Лалагу.

— Кто это мы? — грозно спросил префект.

— Ты, я и еще какой-то Епифаний. Он, оказывается, старейшина какой-то секты. Очень могущественный разбойник! Что там конюшня, господин! — воскликнул мальчишка. — Два квестора, прибывших из Рима с грузом золота — помните, мы с ними плыли в Азию, — вслух назвали мое имя! — восхищенно воскликнул Таупата. — Милостью императрицы я стал знаменит. Я тоже соучастник! Пусть теперь, — он погрозил кулаком, — кое-кто попробует отказать мне в любовной утехе.

— Никогда больше не вздумай повторять подобную глупость! — вышел из себя хозяин. — Ступай!

Вечером посыльной доставил Лонгу приказ — день на сборы и утром следующего дня командующий конницей Корнелий Лонг должен отправиться в лагерь панцирных сарматов и там принять командование над сборным корпусом и вспомогательными конными отрядами, набранными в провинциях.

Утром, в день отъезда, Лонг простился с Тимофеей, сдал ее людям Адриана — они появились ровно за полчаса до намеченного срока. Женщина проводила его, уже сидевшего на Снежном, до ворот виллы. Там Ларций остановил коня — видно, заметил какой-то непорядок со сбруей, а может, соринка попала к глаз. Он поправил уздечку, глянул сверху на прижавшуюся щекой к его сапогу женщину, на пробор, разделивший ее прекрасные, чуть свивающиеся в локоны волосы. Вид тончайшей, нежнейшей полоски кожи увлажнил глаза префекту.

Тимофея подняла голову.

Лонг откашлялся, помедлил, потом пообещал.

— Я позабочусь о тебе в Риме.

С тем и отправился в путь.

Глава 11

В начале апреля римские легионы пришли в движение. В тот же день союзные арабы совершили набег на малочисленное племя, сохранявшее верность Хосрою, и угнали у них косяк отборных лошадей. Мужчины из пострадавшего племени бросились в погоню и неожиданно наткнулись на крепкий заслон. Они дали знать соседям, те подняли вооруженных мужчин и устремились на похитителей. В течение нескольких дней вражда разделила все арабские племен в Сирийской пустыне. Скоро из Гатры выдвинулся крупный отряд арабской и парфянской конницы, еще зимой переброшенный Хосроем на помощь крепости в виду ее неизбежного штурма.

Как только лазутчики донесли, что войско вышло из крепости, римские легионы ускорили ход и начали занимать заранее намеченные пункты, разбросанные по Северной Месопотамии. Первым делом Траян наглухо перекрыл переправы через Тигр, за которым в неделе пути стоял с войском Хосрой… Три легиона заняли позиции на высотах вблизи Гатры. Вспомогательные части, а также конница во главе с Лонгом преградили неприятельским арабам доступ к источникам воды и скудным пастбищам. Римская военная мысль и на этот раз оказалась на высоте — покинувшее стены крепости вражеское войско оказалось в ловушке. Стратегический маневр, спланированный Траяном, заставил врага разделить силы и резко ослабил гарнизон Гатры. Окруженное войско бросалось то в одну, то в другую сторону, однако римляне с арабскими союзниками настойчиво и непреклонно сжимали кольцо.

Через несколько дней объединенное войско парфян и арабов в виду нехватки припасов и истощения запаса воды, вынуждено было принять бой в невыгодных для себя условиях. Возглавляемые Лонгом тяжело вооруженные сарматы и римская кавалерия смяли строй арабов и панцирных всадников — парфян. Разгром довершила легкая мавританская и испанская конница.

Такое начало кампании резко изменило ситуацию в пользу Рима. Победа обнадежила Траяна и заставила Хосроя отступить. Парфянские отряды, маячившие за Тигром, уже не пытались переправляться через реку и двинуться на помощь Гатре. Теперь дело было за малым — надо было захватить Гатру.

При первом же осмотре крепости всем сопровождавшим императора военачальникам — будущему главнокомандующему, консулу следующего 118 года, Публию Элию Адриану, «штурмовой башне» Луцию Публилию Цельзу, Марцию Турбону, Корнелию Лонгу — стало ясно, что взять ее в ближайшее время не было никакой возможности.

Гатра возвышалась на высокой скале, сохранившейся здесь с незапамятных времен. Рвов вокруг крепости не было, вполне достаточными были высота откосов и возвышавшихся на их кромках стен. Вход в крепость осуществлялся через широкий проход, пробитый в обрывистом склоне. Снаружи главные ворота были защищены вынесенными в пустыню, двумя каменными башнями. За ними располагался внутренний двор, замыкавшийся двумя еще более мощными, чем на нижнем ярусе, крепостными сооружениями. Всякий, кто собирался штурмовать крепость, прежде чем ворваться в Гатру, должен был захватить нижние бастионы, затем по наклонному пандусу добраться до верхних. Главная трудность заключалась в том, что наклон пандуса основательно затруднял применение имевшихся в римском войске сооружений и механизмов, обеспечивавших римлянам техническое превосходство при штурме крепостей. Высота стен и скалистого основания, на котором стояли стены, делали неэффективным обстрел стен из метательных орудий.

Длительная осада также не давала полной уверенности в успехе, к тому же прибегнуть к этому методу было невозможно из политических соображений. Воды в крепости было достаточно. Неизвестно, сколько у осажденных было припасов, однако после разгрома большей части их войска, оставшегося продовольствия должно было хватить надолго, а подорванный боевой дух гарнизона в виду угрозы полной гибели сменился ожесточением, придавшим защитникам крепости отчаяние и храбрость.

Единственное слабое место заключалось в нехватке воинов для обороны всего периметра стен, но даже при всей малочисленности гарнизона людей, чтобы отбить штурм, должно было хватить.