Адриан. Золотой полдень

Теперь вид сверху неоспоримо подтверждал, что портовое хозяйство пришло в полное запустение. Никому из императоров в голову не приходило расширять порт, как, например в Остии, где и Клавдий, и Траян соорудили вполне современные, со множеством причалов, гавани.

Ларций отметил, что из крупных судов здесь, если судить по флагам, находилась только императорская триера, приткнувшаяся к центральной пристани, но и возле нее не было заметно суеты, рабов — грузчиков, скопления товаров. Добравшись до городских стен, он обнаружил, что местами они совсем обвалились.

Смех вызвали главные ворота — они не закрывались!..

Вчера проезжая по городским улицам Лонг порадовался тишине и незамутненной сонливости, которая после полудня баюкала городишко. На этот раз Таррацина встретила его неожиданной суетой, какая обычно начинается в городе при объявлении о приближении неприятеля. Лоточники и мелкие лавочники сворачивали торговлю, закрывали лавки, ремесленники — рабы в кожаных передниках, под которыми не было никакой одежды, вытирая измазанные руки, выбегали на улицу. Подремывавший на коне Лонг задался вопросом — каким образом неприятель смог незаметно проникнуть в самое сердце Италии? Затем, по — прежнему веселясь, прикинул — если даже горожане сумеют взобраться на стены, смогут ли остановить врага осевшие на бок крепостные башни и незакрывающиеся ворота?

Насторожиться его заставило странное поведение матерей, спешивших в сторону моря. Женщины тащили младенцев, детей постарше волочили за руку, — те упирались и хныкали. Окончательно встрепенуться префекта заставили обитатели трех-, четырехэтажных домов — инсул — они высовывались из окон и что-то высматривали в той стороне, где находился порт.

Обратиться к простолюдину, тем более к рабу, и поинтересоваться, куда спешат люди, префект посчитал ниже своего достоинства. Может, Таупата догадается? Он украдкой глянул на ехавшего чуть сзади слугу. Всегда бодрый парень после угощения у наместника Аравии откровенно дремал. Видно, ему тоже без меры перепало. Делать было нечего, префект поворотил Снежного в сторону моря.

Лошадь, на которой следовал Таупата, без лишних вопросов последовала за Снежным. Ей, объевшейся свежего сена на конюшне у наместника, тоже было все равно, куда держать путь. Пусть боги их накажут, вздохнул Ларций и неожиданно сладко, в растяжку, зевнул. Он тут же принял строгий вид, выпятил челюсть, глянул по сторонам — не заметил ли кто из прохожих допущенную им постыдную слабость, затем устремился вслед за толпой.

Чем ближе к морю, тем чаще на глаза попадались те, кто плакал от радости. Особенно удивляли вытиравшие слезы, бородатые дядьки. Впрочем, подобных слюнтяев в толпе было немного, в большинстве своем лица выражали заинтересованность и, случалось, надежду! По — видимому, в порт их влекло необычное зрелище. Ларций в сердцах посетовал — знать бы, с чего их так разобрало?! Вот что бросалось в глаза — в отличие от гнусных непристойностей, на которые всегда был щедр римский плебс, жители Таррацины вели себя сдержанно. Это поражало сильнее, чем штаны на римском легионере. Просвещающим намеком проскользнула встреча двух рабов — прежде, чем обняться, один из них нарисовал в воздухе абрис рыбы. Эти странное приветствие подсказало Лонгу, куда он угодил — в толпу назореев. У него в доме было полным — полно подобных плакс. Что же там происходит в порту, если десятки, а может, сотни простолюдинов и бессчетное количество калек, ринулись к морю?

Порт отделяла от городских кварталов изгородь из металлических прутьев. Собравшиеся у забора горожане вели себя смирно. Через изгородь не перелезали, не вопили, как оглашенные, не насмешничали, не показывали пальцем на тюремную повозку, которая выехала из-за угла базилики. Повозку тащили две тощие и усталые лошадки. Над повозкой округлым сводом возвышалась металлическая решетка. Тент был спущен, и Лонг, острозоркий даже в таком возрасте, различил под решеткой старика, полулежа расположившегося на ворохе соломы. Рядом с ним сидела Тимофея.

Ларций оцепенел.

Два охранника открыли ворота, и повозка в сопровождении трех конных воинов, один из них, декурион, ехал впереди, — выкатила на главную улицу Таррацины.

Тимофея первая увидала Лонга. Женщина вскрикнула, прижала руки к груди, потом вскочила и, отчаянно заулыбавшись, протянула руки через решетку.

Таупата ударил коня пятками, погнал его к повозке. Декурион попытался преградить ему путь, но его остановил возглас Тимофеи.

— Что ты, Постумий! Это же Таупата!

Раб подскочил к самой повозке, принялся пожимать руки Тимофее. Она гладила его по щеке.

Страх ударил в самое сердце Лонга — неужели враги подстроили ему ловушку? Как он оправдается перед новыми властями? Как докажет, что, оказавшись в Таррацине, он не имел в виду встретить государственных преступников, тем более отбить их? Мгновения хватило, чтобы справиться со страхом — глупости! Разве он не волен ездить, куда захочет, встречать, кого захочет?

Он направил Снежного к повозке. Декурион преградил ему путь, однако, разглядев повязку префекта гвардейской конницы, молча вскинул руку и уступил дорогу.

Когда Лонг приблизился, Игнатий благословил его крестным знамением.

Сердце Лонга окончательно рухнуло в пропасть.

Следом накатила беспредельная безмятежность, перемежаемая нежданной в его-то возрасте, легковесной радостью. Стало совсем не страшно. Предполагаемые враги отступили. Он посрамил их, он остался невозмутим, весел, доброжелателен. И далее будет таким же — в это верилось. Если поступит донос, ему все равно не оправдаться, значит, будь, что будет. Он подъехал совсем близко к повозке, просунул правую полноценную руку сквозь прутья решетки и тыльной стороной ладони погладил женщину по щеке. Декурион держался рядом.

Тимофея судорожно всхлипнула и прижалась к его руке.

— Ты ждал меня? — спросила она.

Лонг улыбнулся, кивнул, потом поинтересовался

— Удачным ли было путешествие?

Слезы полились из ее глаз. Она попыталась улыбнуться, потом вновь, уже утверждающе, как признание, выговорила.

— Ты ждал меня.

В этот момент заговорил Игнатий.

— Добрались, префект, без приключений. Много повидали, со знающими людьми встречались, многих наставили на путь истины. Грех жаловаться.

— Сейчас куда? — спросил Лонг, обращаясь к декуриону.

— В местную тюрьму. Оттуда в Рим.

Лонгу наконец удалось высвободить руку. Он жестом указал толпе раздвинуться и добавил.

— Езжайте, — потом, обращаясь к Тимофее, добавил. — Встречу в Риме.

Наконец обратился к толпе.

— А вы расходитесь.

Игнатий поддержал его.

— Ступайте, братья и сестры, ступайте.

Толпа охотно расступилась перед ним.

Лошадки нехотя тронулись.

Повозка покатила медленно, поскрипывая на ходу.

Лонг обратил внимание на толпу — перед ним теперь вырисовывалось нечто мало напоминавшее сборище зевак, похабников и насмешников. Прежде здесь каждый был на особицу. Теперь перед ним были люди — свободные граждане обоего пола, вольноотпущенники, рабы, калеки, ремесленники, торговцы, мелкие лавочники. Их лица были восторженны. Не взирая, кто в чем одет, они брали друг друга за руки и деликатно отодвигали братьев и сестер, освобождая дорогу префекту, повозке, воинам, сопровождавшим повозку, Таупате, ехавшему рядом с повозкой.