Адская бездна. Бог располагает

Олимпия, тоже ошеломленная, выронила лист бумаги из рук.

– Уже две недели прошли с тех пор как отправлено это письмо, – проговорила она так же мрачно, как Лотарио. – А граф фон Эбербах говорит, что женится через несколько дней.

– Мое письмо разминулось с его посланием! – горестно вскричал Лотарио.

– Значит, – спросила Олимпия, – та, кого вы любите, и есть эта самая Фредерика?

– Да, сударыня.

– Не правда ли, это та самая девушка, о которой говорили у лорда Драммонда? Воспитанница господина Самуила Гельба?

– Она самая, сударыня.

– Здесь должен быть замешан Самуил! – вскричала Олимпия.

И с внезапной решимостью она заявила:

– Не отчаивайтесь, Лотарио. Мы сейчас же отправляемся в Париж. Возможно, мы еще успеем. Впрочем, вы же писали графу фон Эбербаху о своем отъезде из Берлина, теперь он уже получил ваше письмо. Значит, не стоит беспокоиться. Ваш дядя любит вас. Доверьтесь мне. Если время еще есть – а Господь не допустит иного, – я обещаю вам все уладить.

– Да услышит вас Бог, сударыня.

– В Ландеке меня ожидает наемный экипаж. Сейчас мы отыщем моего брата, и в путь. Ну же, не медлите!

Лотарио только и захватил с собой, что шляпу и плащ, дал мимоходом несколько распоряжений слугам, удивленным и весьма обрадованным его столь поспешным отъездом, и они с Олимпией вышли, а вернее сказать, выбежали на дорогу, ведущую в Ландек.

Меньше чем за четверть часа они добрались до гостиницы.

Ее хозяин стоял на пороге.

– Я уезжаю, – объявила Олимпия. – Лошадей, живо! А где мой брат?

– Ваш брат ушел, сударыня, – отвечал хозяин гостиницы, удрученный внезапным отъездом постояльцев, которые по его расчетам должны были задержаться здесь подольше.

– Ох, как некстати! Он не говорил, куда направляется?

– Он вообще ничего не сказал, разложил вещи в комнате и сразу пустился со всех ног в сторону Эбербахского замка.

– В сторону замка? – повторила Олимпия. – А мы как раз оттуда! Пять фридрихсдоров тому, кто мне его отыщет раньше, чем за полчаса.

– Пять фридрихсдоров! – ахнул хозяин гостиницы, ослепленный подобной щедростью.

Он позвал не то троих, не то четверых детишек, игравших у порога:

– Эй, вы! Вы же торчали здесь, когда госпожа сюда приехала. Брата ее приметили?

– Красивый такой господин в зеленом жилете? – спросил один из мальчишек.

– И в красном галстуке! – подхватил другой.

– Верно.

– О, так я его точно видел! – вмешался третий. – В этом своем красном и зеленом он был ярче, чем попугай.

– Значит, вы бы его узнали, если он встретится вам?

– Еще бы!

– Что ж! Пару флоринов тому, кто его сюда приведет раньше, чем через полчаса.

Он не успел договорить, а они уже кинулись на поиски.

– Погодите, – удержала их Олимпия. – Здесь где-то должна быть одна женщина, которая пасет коз; ее зовут…

– Гретхен!

– Да, да, именно Гретхен. Моего брата вы найдете близ ее коз. Скажите ему, чтобы сейчас же шел сюда.

Трое мальчишек умчались галопом, и два обещанных флорина звенели у них в ушах громче, чем все колокольчики всех мулов Испании.

– Когда мой брат появится, – сказала Олимпия хозяину гостиницы, – пусть экипаж и лошади будут готовы. Дайте мне счет, я его оплачу, чтобы потом нам осталось лишь уехать без промедления.

Олимпия не ошиблась насчет того, где следовало искать Гамбу. Для него во всем Ландеке существовала лишь одна персона, и то была Гретхен.

Едва выгрузившись, он помчался на поиски той, что проникла в его сердце.

Хозяин гостиницы излишне польстил ему, сказав, будто он сначала разложил в комнате пожитки. Между тем он все бросил как попало, вперемешку свои узлы и саквояжи Олимпии, полагая, что вечером еще будет время привести это все в порядок, а на ближайшие четверть часа у него найдутся дела поважнее.

Итак, Гамба пустился во весь дух, и не успела Олимпия повернуться к нему спиной, как он уже скрылся в горах.

Он искал Гретхен там, где впервые встретил ее когда-то. Но ее там уже не было. Трава на этом склоне холма, которую козы выщипывали всю весну, теперь была для них недостаточно сочной и густой, и Гретхен угнала их в другое место.

Таким образом, Гамба потерял целый час, прыгая со скалы на скалу, забираясь на вершины, спускаясь и снова устремляясь наверх.

Внезапно, карабкаясь на остроконечную скалу, чтобы сократить путь, пренебрегая петляющей тропинкой, в ту минуту, когда он уцепился рукой за каменный выступ и собирался подтянуться, он нос к носу столкнулся с козой.

– А вот и ты! – вскричал он с бурным восторгом. – Это ведь ты, да, Серая?

Он узнал одну из коз Гретхен.

Он вспрыгнул на скалу, обхватил голову козы и расцеловал ее с братской нежностью.

– Где твоя хозяйка? – спросил он.

У козы не было надобности отвечать. Подняв голову, Гамба заметил Гретхен.

– Ах! Наконец-то! – сказал он.

И одним прыжком Гамба преодолел расстояние, разделявшее их.

Гретхен протянула ему руку, которую он сначала пожал, а потом покрыл сочными поцелуями.

– Вы меня узнали? – ликуя, спросил он.

– Конечно, мой друг, – отвечала она.

– А я, я узнал вашу козу. Но как же я рад! Эх, и пришлось же мне вас поискать, черт возьми! Вы же теперь бросили прежнее место. Еще бы! Ведь три месяца прошло. Я так и двух минут не могу усидеть на одном месте.

И словно затем, чтобы делом доказать справедливость этих слов, он принялся скакать и прыгать, перебегать от Гретхен к стаду, от одной козы к другой, смеющийся, счастливый, стремительный.

Гретхен и сама была счастлива, когда его увидала. Но ее радость была сдержанной и суровой, как природа этих гор, среди которых она жила всю свою жизнь.

– Знаете что, Гретхен? – сказал Гамба. – Я безмерно соскучился там без вас. А вы, что вы без меня поделывали? Вы обещали вспоминать обо мне, так хоть слово-то свое сдержали?

– Да, – сказала Гретхен. – Как же мне не думать о вас? Вы теперь единственный мой друг в целом свете.

– Ладно, это ничего! – откликнулся он. – Вам и не нужно других, раз я вас люблю за целую сотню. А я люблю вас именно так, вы уж это поймите. Своей сестрице я сказал: «Или едем в Ландек, или до свидания». Пока ее сезон – это называется сезон, – так вот, пока он продолжался, я не мог слишком наседать, ведь все это прямо создано для нее – искусство там, и maestro [26] , и директор, и опера, ей аплодируют, требуют, чтобы она еще пела, и все такое прочее. Ах, черт побери, ей-таки здорово рукоплескали, право слово! Париж… подумаешь, велика штука Париж! Хотел бы я посмотреть на этих парижских певичек, если бы ей позволили петь рядом с ними. Ни одна из них не промяукала бы и одной ноты. Э, да кому нужны их кошачьи концерты? Но как только ангажемент кончился, само собой, как вы понимаете, я послал всю эту музыку куда подальше. И прямо так и объявил сестрице: «Тебе аплодируют, ты свое получаешь, но и мне надо свои радости иметь. Ландек чудесное местечко, и оно становится еще лучше оттого, что там живет женщина, которую я люблю». Потому что, Гретхен, я своей сестрице так без обиняков и выложил, что люблю вас, и она была этим довольна и весьма меня одобрила. К тому же я ей очень ловко ввернул, что горный воздух хорош для горла, голос помогает сберечь. Я ей клялся, что осень, проведенная здесь, принесет ей большую пользу.

26

Дирижер (ит.).