Адская бездна. Бог располагает

И все же, мой добрый дядюшка, я уверен, что Вы меня простили бы, если б знали, сколько я выстрадал, прежде чем решиться на этот отъезд, который сам по себе также стал не самой малой причиной моих страданий. Вы искали причины моего бегства в моей неприязни к девушке, что недавно появилась в Вашем доме. Вы думали – из деликатности Вы не сказали мне этого, но я и сам догадался, – Вы думали, что я, возможно, обеспокоен тем, не повредит ли моим интересам и видам на будущее эта девушка, которая может отнять у меня часть Вашего расположения. Вы полагали, что я страдаю как уязвленный наследник, что во мне говорят ревность и жадность человека, не желающего ни с кем делить Вашу привязанность и Ваши деньги, и поэтому я ненавижу мадемуазель Фредерику.

Милый мой дядя, я не ненавижу мадемуазель Фредерику, я люблю ее.

Я ее люблю, а она не любит меня! Вот Вам в двух словах вся моя тайна.

А теперь представьте себе, какое существование я вел в Вашем доме те три недели, зная, что она меня не любит, выслушав это из ее собственных уст. Все время видеть ее перед собой как живое воплощение моего отчаяния и не иметь возможности отвернуться, отвести взор от этого прелестного и душераздирающего видения! Так ошибался ли я, когда сказал Вам, что Вы все мне простите, если узнаете, как я страдал?

Пока Вы были в опасности, я не мог покинуть Париж. Но настал день, когда врачи сказали, что ручаются за Вашу жизнь. Тогда силы мне изменили, я не мог более выносить эту ежеминутную муку. Я бежал, и надеюсь, что Ваша неистощимая благожелательность найдет мне извинение.

Ах, дорогой дядюшка, не сердитесь на меня. Мало проку принесло мне мое бегство. Здесь я не менее несчастен, чем был там. Мне было больно видеть мадемуазель Фредерику; теперь мне больно, что я не вижу ее. Вот и вся разница. Я мог сколько угодно увеличивать расстояние между собой и ею, кочевать из одного города в другой – ее образ и моя тоска всюду преследовали меня. В Берлине я все тот же, каким был три месяца назад в Париже или три недели назад в Вене, – таким, каким мне суждено быть повсюду.

Я люблю безнадежно. Если она принадлежит другому, если не станет моей, я умру.

Ваш безутешный сын

Лотарио».

Самуил спокойно сложил письмо и вернул его Юлиусу.

– Теперь ты видишь! – вздохнул Юлиус.

– Так что же ты намерен делать? – холодно осведомился Самуил.

– Я намерен умереть.

И, заметив протестующий жест Самуила, он с живостью напомнил:

– Ты мне это обещал!

– Ладно! И что дальше? – поинтересовался Самуил.

– Дальше? Ну, это просто. Подожди минуту, – отозвался Юлиус.

Он раскрыл бюро, стоявшее подле его кресла, взял из ящичка конверт с черной сургучной печатью, вскрыл его, достал листок бумаги, набросал несколько строк и подписался.

– Что это ты сделал? – спросил Самуил, не без трепета наблюдавший за этими манипуляциями.

Юлиус вновь запечатал конверт и спрятал его в бюро.

– Что я сделал? – повторил он. – Изменил свое завещание, только и всего.

Самуила передернуло.

– Я сделал Лотарио моим единственным наследником, – продолжал он, – при одном условии.

– Каком?

– При условии, что он женится на Фредерике.

Самуил грудью встретил этот удар: он все превозмог. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Тебе понятно? – спросил Юлиус. – Я скоро умру, и тогда Фредерика станет женой Лотарио. Даже не любя его, она подчинится моей последней воле, по крайней мере если не будет питать к нему ненависти. И потом, Лотарио не сможет получить наследство иначе, чем в случае, если она возьмет его в мужья, от нее будет зависеть, обогатить его или разорить. Ты ведь знаешь ее великодушие: она согласится если не из любви, то хоть по доброте сердечной. Ты доволен?

– Чем? – промолвил Самуил угрюмо.

– Ну как же: спокойствием, что снизошло в мое сердце. Теперь Фредерика для меня вдвойне неприкосновенна: как невеста Лотарио, она стала моей дочерью дважды.

Самуил погрузился в размышления.

– А теперь дай мне свою микстуру, – сказал Юлиус, – ведь необходимо, чтобы я протянул, по крайней мере, до тех пор, пока уладятся эти дела с Фредерикой.

Самуил взял стакан, подошел к камину и выплеснул его содержимое в золу.

– Что ты делаешь? – удивился Юлиус.

– Эта микстура простояла слишком долго, теперь она ничего не стоит, – отвечал Самуил, поглощенный своими раздумьями.

Возвращаясь от камина, он проходил мимо окна. Во дворе послышался скрип колес и топот копыт. Самуил машинально бросил взгляд в окно и вскрикнул.

Юлиус бросился к окну.

У крыльца остановилась почтовая карета. Из нее вышел Лотарио.

– Лотарио! – закричал Юлиус.

В то же мгновение Фредерика, обеспокоенная затянувшимся отсутствием Юлиуса, вошла в кабинет.

Она услышала это имя, этот крик «Лотарио!». Она увидела всплеснувшего руками Юлиуса, застывшего у окна Самуила. И, словно сраженная ударом молнии, зашаталась и без чувств рухнула на ковер.

XXXI Три соперника

Юлиус и Самуил видели, что Лотарио вышел из экипажа один.

Олимпия и в самом деле отказалась отправиться к графу фон Эбербаху вместе с Лотарио: она пожелала прежде получить точные сведения о том, до какой степени успел развиться сюжет драмы, в развязке – или, быть может, завязке, – в которой она собиралась сыграть главную роль. Поэтому у заставы она покинула экипаж вместе с Гамбой и наняла фиакр, чтобы в нем въехать в Париж.

Готовясь совершить решительный поступок, секрета которого она Лотарио не открыла, Олимпия хотела быть уверенной, что он не окажется бесполезным или несвоевременным.

Итак, они условились, что сначала Лотарио один отправится в особняк графа фон Эбербаха.

Если бракосочетание еще не свершилось, он должен будет сказать Юлиусу, что Олимпии нужно немедленно поговорить с ним по поводу дела чрезвычайной важности. В случае если граф фон Эбербах не пожелает отправиться к певице накануне своей свадьбы или не сможет этого сделать из-за болезни, Лотарио пошлет Олимпии записку, она примчится в особняк как можно скорее и сумеет добиться встречи с Юлиусом.

Но если окажется, что они опоздали, Олимпия взяла с Лотарио обещание даже не произносить ее имя. Ни Юлиус, ни Самуил, ни одна живая душа не должна знать о ее возвращении и о том, что она в Париже. В безвестности и тайне она сможет действовать вернее и с большим результатом.

Вот почему Лотарио приехал один.

Не успел он войти во двор особняка, как необычайное оживление и праздничная суета поразили его, вселяя в душу мрачное предчувствие.

Он со всех ног бросился вверх по лестнице.