Адская бездна. Бог располагает

В эту минуту Юлиус и Самуил на руках переносили бесчувственную Фредерику на канапе.

Юлиус при этом переводил испытующий взгляд с Фредерики на Самуила.

– Так она любит его? – спросил он.

Не отвечая ни слова, Самуил пожал плечами и позвонил.

Прибежала г-жа Трихтер.

– Эфиру! – скомандовал Самуил.

Когда г-жа Трихтер возвратилась с флаконом, в комнату вбежал Лотарио, бледный, с блуждающим, как у помешанного, взглядом. Едва успев войти в этот дом, наполненный сутолокой торжества, он от какого-то равнодушного гостя, от первого встречного узнал все.

Юлиус бросился ему навстречу, раскрыв объятия.

Лотарио упал к нему на грудь, не в силах сдержать слез, которые помимо его воли вдруг потекли по щекам.

– Простите меня, дядюшка, – пролепетал он, – будьте счастливы, а я… я умру.

– Дитя! – вздохнул Юлиус. – Посмотри же на меня хорошенько, и ты увидишь, кто из нас двоих стоит на краю могилы.

Только теперь Лотарио заметил Фредерику, без сознания распростертую на канапе: до сих пор ее заслоняли Самуил и г-жа Трихтер: они склонились над ней, поднеся к ее носу флакон.

– Мадемуазель Фредерика больна! – вскричал он, содрогнувшись.

– Ничего страшного, – промолвил Юлиус. – Усталость, естественная в подобный день, неизбежные волнения, потом твое столь внезапное возвращение – все это ее немного взволновало. Услышав, как Самуил произнес твое имя, она почувствовала себя дурно.

– Ну вот, она приходит в себя, – сказал Самуил.

У Лотарио, совершенно растерянного, в свою очередь подкосились ноги, и он рухнул на колени перед канапе. Он неотрывно смотрел на это прекрасное лицо; оно было бледнее, чем белоснежный венчик новобрачной. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он схватил руку Фредерики, холодную, как мрамор.

Но внезапно он почувствовал, что его пальцы коснулись обручального кольца. И он бросил, чуть ли не отшвырнул эту руку движением, полным боли и гнева.

От графа фон Эбербаха, внимательно наблюдавшего за ним, не укрылся этот жест.

– Ну же, Лотарио, будь мужчиной, – сказал он. И мягко прибавил: – К тому же ты сам виноват. Почему ты не поговорил со мной? Как я мог догадаться, что все это причинит тебе боль? А когда ты получил письмо, где я сообщал о моей скорой свадьбе с Фредерикой, почему ты тотчас не поспешил сюда?

– Да вы же писали мне в Берлин, – насилу проговорил Лотарио, – а я в это время был в Эбербахе. Ваше письмо отправилось туда вслед за мной, и, получив его, я сразу бросился сюда. Но слишком поздно. Однако вы-то оставались здесь, и я писал вам неделю назад, в том письме я все вам сказал, и вы должны были получить его вовремя.

– Твое письмо? Да оно пришло только что, – запротестовал Юлиус. – Я едва успел закончить его чтение, как твоя карета уже въехала во двор.

– Оно не могло идти целую неделю, – настаивал Лотарио.

– Спроси хоть у Самуила, – предложил Юлиус. – Да что там, взгляни сам.

Граф фон Эбербах взял со стола письмо и протянул его племяннику.

Самуил, по видимости всецело занятый Фредерикой, исподтишка с беспокойством наблюдал за ними.

– Ну разумеется! Вот, посмотрите! – с упреком воскликнул Лотарио.

– Что там еще? – удивился Юлиус.

– Сегодня седьмое сентября, а парижский штемпель на конверте от пятого. Оно уже два дня как пришло.

– В самом деле, как странно, – протянул Юлиус, разглядывая конверт. – По какому роковому стечению обстоятельств мне умудрились не передать это письмо в день, когда оно было получено? Но, Лотарио, я надеюсь, ты не сомневаешься в моем слове? Так вот, я честью клянусь, что ко мне в руки оно попало не ранее чем десять минут назад. И притом поразило меня, как удар грома. Да вот, кстати, и Самуил здесь: он тебе это подтвердит.

– Тсс! Фредерика сейчас очнется! – сказал Самуил.

Юлиус и Лотарио не сводили глаз с Фредерики, ничего больше не замечая вокруг.

Первый же взгляд новобрачной, робкий и растерянный, упал на Лотарио.

– Лотарио! – прошептала она слабым голосом, еще в том затуманенном состоянии, когда душа и разум бодрствуют лишь наполовину. – Ах, Лотарио, как я вас ждала… Нет, я знаю, это всего лишь сон. Жестокий сон… Но потом он принесет нам счастье. Вот мы и вместе. Благодарение Господу, вы со мной!.. Лотарио, вам больше нельзя меня покидать.

Юлиус вслушивался в эту речь с глубоким вниманием.

Рот Самуила скривился в насмешливой и угрожающей гримасе.

Лотарио же, объятый ужасом и восторгом, опять схватил Фредерику за руки, как будто то, что она сказала сейчас, могло служить оправданием тому, что она сделала утром.

Но внезапно туман грез в голове девушки рассеялся. Прояснившимся взглядом она оглядела всех присутствующих и сконфуженно пролепетала:

– Ах, ну вот, теперь я опомнилась.

Лотарио все еще сжимал ее ладони, она поспешно отняла их и, уже не такая бледная, привстала с канапе, тряхнув прелестной головкой, словно спешила выбросить из нее последние остатки бредового наваждения.

– Что я тут говорила? – пробормотала она. – У меня, наверное, лихорадка. Простите меня, господин граф.

– Это вам надо меня простить, дитя мое, – отвечал Юлиус сурово и печально, но спокойно. – Вы не сказали ничего, за что могли бы краснеть. Ваша единственная ошибка, что вы не были искренней и слишком мало мне доверяли.

– Но что же я, наконец, сказала? – снова с беспокойством спросила Фредерика.

– Госпожа Трихтер, – прервал Самуил, – если вы будете нужны госпоже графине, вам позвонят.

Компаньонка вышла.

С минуту продолжалось нестерпимое молчание, которое всем показалось вечностью.

Положение и в самом деле престранное, ведь эта чистая, целомудренная Фредерика оказалась перед лицом сразу трех мужчин, и каждому из них она принадлежала: во власть Юлиуса ее отдавали законы брака, с Самуилом ее связывала клятва, с Лотарио – сердечные узы.

Кому же заговорить первым, кто ответит на этот вопрос Фредерики, вопрос, которого она сама уже не посмела бы повторить: «Что же я сказала?»

Наконец Юлиус с печальной улыбкой положил руку на голову Фредерике – жест был совершенно отеческий – и мягко произнес:

– Дитя мое, вы любите Лотарио.

Фредерика вздрогнула. Но тотчас она гордо вскинула голову:

– Господин граф, даже когда я еще не носила вашего имени, ни сам господин Лотарио, ни кто бы то ни было другой не имел бы права утверждать, что заметил во мне какие-либо признаки этой любви. Я не допускаю, – продолжала она, с вызовом глядя на Лотарио спокойными блестящими глазами, – чтобы кто-либо считал возможным, говоря как бы от моего имени, приписывать мне чувства, которых я никогда не проявляла.